Игнатий Гаврилов
КРАСНОАРМЕЙСКАЯ ГАРМОШКА
Это случилось весной 1919 года. Возле нашей деревни весь день шел бой красных с колчаковцами. Ночью красным пришлось отступить.
— Ушли наши, — грустно сказала наутро мама.
Я побежал к своему приятелю Семке.
— Айда в лес, — позвал я его, — по окопам полазим.
Он согласился. Мы знали, что в окопах можно найти много всякой всячины.
Пришли мы с Семкой в лес, спрыгнули в один окоп, на дне которого была навалена солома, стали рыться, и вскоре я нашел сумку с патронами и револьвер. Я сначала обрадовался находке, потом подумал: «Если белые найдут у меня оружие, не посмотрят, что маленький, на месте расстреляют».
А Семка нашел санитарную сумку. В ней были бинты, вата и какие-то лекарства.
— Пошли дальше, тут, похоже, больше ничего нет, — сказал я.
Следующий окоп был глубже и длиннее первого, он тянулся до самого оврага. В нем мы обнаружили целую кучу стреляных гильз. Наверное, тут стоял пулемет. Мы рылись в соломе, как вдруг мне послышался чей-то приглушенный стон.
— Семка, — шепнул я. — Тут кто-то есть!
— Где?
Стон повторился.
— Тс-с, слышишь?
Мы заметили, что неподалеку от нас солома слегка шевелится.
Семка ойкнул — и бежать.
— Стой! — крикнул я ему. — Чего ты испугался? У меня же револьвер. Иди сюда, посмотрим, что там такое.
Мы разворошили солому и увидели человека. Глаза его были закрыты. Он был в солдатской выцветшей гимнастерке, запятнанной кровью. Рука, лежавшая на груди, сжимала фуражку с пятиконечной красной звездой.
Рядом валялась шинельная скатка.
Мы боязливо вглядывались в бледное, заросшее рыжеватой щетиной лицо красноармейца.
Вдруг он застонал и открыл глаза. Увидев нас, прошептал:
— Пить… Воды дайте…
Мы переглянулись. Где взять воды? Поблизости ни одного родника, и до реки далеко.
— Пить… Пить… — Раненый попытался приподнять голову, но она тут же бессильно упала на солому.
— Покарауль его, я за водой сбегаю, — сказал я Семке.
Вылез я из окопа и бегом пустился к деревне. Гляжу, Семка бежит за мной.
— Чего ты? — спрашиваю я его.
Семка молчит, но мне и так ясно, что боится он без меня оставаться.
Так и примчались в деревню вместе. Дома я налил в один туесок воды, в другой кислого молока — и обратно в лес. Следом за мной вернулся Семка. Он принес хлеба и яиц.
Красноармеец по-прежнему тихо стонал и тяжело дышал. Лицо у него было теперь не бледным, а багрово-красным.
— Жар у него, — сказал я. — Семка, подержи-ка ему голову.
Я поднес к губам раненого туесок с водой, он стал жадно пить, потом откинул голову и сказал:
