Между тем на столе появились миски, ложки и две стопки, всклянь наполненные мутной жидкостью.
– Ску! – провозгласил Бьерн, подняв стопку.
Волонтер знал, что эта здравица означает «череп».
Древние предки шведа, викинги, варяги, пили на пирах из вражеских черепов и желали своим соратникам, чтобы черепов становилось больше.
– Ску! – отозвался он скорее из озорства, чем из вежливости. А нравилась ему русская здравица «будьте здоровы».
Большей мерзости, чем отведанное питье, ему пробовать не доводилось.
– Ну? – Бьерн ждал похвалы. Волонтер лишь промычал: едва переводил дух.
– Два дня назад его пить было нельзя.
– Охотно верю, – буркнул волонтер, досадуя, что хозяин не держит хлеба. Такую пакость яичницей не заешь. Хоть бы корочку понюхать.
– Так это ж не из китайского арака, – обиделся Бьерн, – из русского можжевельника. Да и мне ли тягаться с вашими тайными виноделами! – Бьерн перешел на шведский. – Винокурение шведы переняли у вас, русских, всего два века назад, а до того перебивались какой-то сивухой. Но данный «бреннвин» ямщики здесь пьют и похваливают. Говорят: «Забористое пойло!»
– Что забористое, то забористое!
– Может, это лучше? – Бьерн налил в стопки новой жидкости.
«Это» действительно оказалось лучше, следующее – еще лучше. Затем выкушали пунш, отменный. Недаром говорится: первая рюмка колом, вторая соколом, остальные мелками пташками.
– Порядок там, где сильная власть, – изрядно захмелевший Бьерн опять пустился в рассуждения о власти. – Борьба за российский трон кончилась. Твоя герцогиня, эта курляндская затворница, сумела всех перехитрить, и родовитую знать, и худородных выскочек. – Он засмеялся. – А главный авантюрьер перехитрил себя сам, Алексашка Меншиков, и помер в Березове.
– У нас нет причин жалеть о нем, Бьерн. И все-таки выпьем за упокой его души.
Они согласно выпили что-то, уже не различая вкуса.
– Меншиков, у-у! Это такая бестия! Помнишь, под Полтавой? – попытался волонтер развить тему. Но Бьерн не хотел вспоминать Полтаву. Его интересовали теперь те российские события, в каких он не участвовал и какие можно было оценить со стороны.
– Как враждовали между собой эти худородные выскочки! Меншиков желал погубить Ягужинского и Толстого. Стал сам жертвою Долгоруких. Теперь им конец. Императрица приняла самодержавие.
Когда при волонтере почтительно произносили «императрица», он не сразу соотносил это высочайшее звание с той озорной прелестной девчонкой, ставшей милой несчастной женщиной, которую охранял многие годы не службы ради – жизнь за нее готов был отдать! И теперь, будто речь шла о незнакомой царственной особе, отчужденно слушал (в который раз!), как Анна утвердилась во власти. Он вернулся в Россию уже после этого знаменательного события. Узнал о нем от соотечественников, каждый из которых так или иначе старался показать ему свою осведомленность и убедить в приверженности новой государыне.
