) — Яков Осипович!? Не признал… (
садятся на скамейку)Яков: — Экий все же у вас пронзительный голос! Контр–тенор? Редкость, дорогуша, редкость! Ставили, конечно, в Италии? Пиано, любезнейший, пиано. И не дергайтесь так. Да, я несколько переменился. Но ведь не для того, что бы народ на Приморском бульваре криком собирать. Увы, здесь у нас не сцена и, как вы поэтически изволили выражаться, — не «вакханалия маскарада»… Хотя… Ох, как же точно звучит сегодня ваше сакраментальная формулировочка — «вакханалия маскарада»… Как философски и трагически… Разве не лучшее определение мира, в котором мы живем? А вы — мастер политического гротеска! Надо признать — мастер!..
Вениамин, поднимаясь, дрожа и заикаясь от страха: — Д-должен откланяться, тороплюсь на не–не–не–отлож–ж–жную встречу.
Яков: — Похоже, я напугал вас. А что, собственно, произошло? Все тот же театр: смены декораций, ролей, властей. Давайте условимся — перед вами другой человек — Федор Ильич Лямкин — инженер. Да закройте вы рот — мошкары налетит, а вам, верно, в концерте петь. Не буду больше шокировать, скажу коротко — переменил образ мысли и намерен сменить образ жизни. Ведь мой батюшка, царствие ему небесное, потомственный гвардейский офицер. Сражался у Деникина. Я заплутал, было, в лабиринтах жестокой реальности, но вовремя изменил курс.
Вениамин: — Разве у вас там разрешается…Изменять?
Яков: — Помилуйте! Когда ж прощали измену — к стенке, дорогой мой. И без промедления. Результат, как понимаете, для меня нежелательный. Конспирации обучен, скрываюсь. Вы б меня ни за что не признали, кабы я сам не окликнул. А уж старым знакомым тем более на глаза не лезу. К тому же — через час меня уже не будет в городе, а может… Может и вообще… Впрочем, это к делу не относится. Просьбу к вам имею чрезвычайной важности… Не знаю уж, как подойти… Мы с вами соперничали — за сердце Марии Николаевны сражались. Было дело, не отпирайтесь. Не отступил бы я, ни за какие каврижки не отступил, и она ко мне симпатию имела… Только вон как жизнь распорядилась. Вряд ли придется нам с ней свидеться. Но оставить в беде… дорогую мне женщину не могу. Над Машей нависла большая опасность, а я своей, как изволили заметить, изменой, еще больше ее дело испортил. В нашей… организации знали о моей связи с Полевицкой и даже кое–кто считал, что я держу ее в осведомителях. Да и я б не возражал, только не шла Маша на компромисс с совестью, а совесть ее была не на моей стороне.
