Брата я привел к тебе, на голос
Обращал вниманье. Шла гроза.
Ядра пели, яблоко кололось,
Я смотрел, как твой сияет волос,
Падая на темные глаза.
Голос брата неумел и ломок,
С вихрями грудными, не простой —
Ямщиковских запевал потомок,
Ярмарочный, громкий, золотой.
Так трехкратным подтвержденьем
славной,
Слыханной и прочной простоты,
Тыщи лет торжествовавшей, явной,
Мы семьей сидели равноправной —
Брат, моя поэзия и ты.
Брат держал в руках своих могучих
Чашу с пенным, солнечным вином,
Выбродившим, выстоянным в тучах,
Там в бочáгах облачных, шатучих,
Там, под золотым веретеном!
Брат рожден, чтоб вечно отражалась
В нем страна из гнева и огня,
Он — моя защита и родня,
Он — все то, что позади осталось,
Все, что было милым для меня.
Чаша у тебя в руках вторая…
Ты ее поднимешь вновь и вновь,
Потому что, в круг нас собирая,
Вкруг нее, горя и не сгорая,
Навсегда написано: любовь.
Как легко ты эту держишь тяжесть —
Счастие, основу, вечный свет!
Вот он бродит, пенясь и куражась,
Твой настой из миллионов лет!
Сколько рук горячих исходила
Эта чаша горькая, пока
И твоя в ней потонула сила?
Я ее, чтоб ты сильней любила,
Поцелую в мутные бока.
Я клянусь. На чем мне больше клясться?
Нет замены, верен твой сосуд —
Начиная плакать и смеяться,
Дети, им рожденные, теснятся,
Громко матерям соски сосут.
Ну, а я? На лица глядя ваши,
Радуюсь, скорблю, но, на беду,
Я средь вас, соратник ваш, без чаши…
Где ее, скажите мне, найду?
Я стою пред миром новым, руки
