Стихотворения | страница 19



   прибегать
И тревожить твоего горбатого соседа,
Я уже начинаю позабывать, как тебя
   звать
И как твоего горбатого соседа.
Я, Мухан Башметов, выпиваю чашку
   кумыса, —
Единственный человек, которому жалко,
Что пропадает твоя удивительная краса
И никому ее в пыльном городе не жалко!

1932

«Мню я быть мастером, затосковав о трудной работе…»

Мню я быть мастером, затосковав о трудной
   работе,
Чтоб останавливать мрамора гиблый разбег и
   крушенье,
Лить жеребцов из бронзы гудящей, с ноздрями,
   как розы,
И быков, у которых вздыхают острые ребра.
Веки тяжелые каменных женщин не дают мне
   покоя,
Губы у женщин тех молчаливы, задумчивы и
   ничего не расскажут,
Дай мне больше недуга этого, жизнь, — я не хочу
   утоленья,
Жажды мне дай и уменья в искусной этой
   работе.
Вот я вижу, лежит молодая, в длинных одеждах,
   опершись о локоть, —
Ваятель теплого, ясного сна вкруг нее
   пол-аршина оставил,
Мальчик над ней наклоняется, чуть улыбаясь,
   крылатый…
Дай мне, жизнь, усыплять их так крепко —
   каменных женщин.

Июнь 1932 г.

«Ничего, родная, не грусти…»

Ничего, родная, не грусти,
Не напрасно мы с бедою дружим.
Я затем оттачиваю стих,
Чтоб всегда располагать оружьем.

1932

На посещение Новодевичьего монастыря

Скажи, громкоголос ли, нем ли
Зеленый этот вертоград?
Камнями вдавленные в землю,
Без просыпа здесь люди спят.
Блестит над судьбами России
Литой шишак монастыря,
И на кресты его косые
Продрогшая летит заря.
Заря боярская, холопья,
Она хранит крученый дым,
Колодезную темь и хлопья
От яростных кремлевских зим.
Прими признание простое, —
Я б ни за что сменить не смог
Твоей руки тепло большое
На плит могильный холодок!
Нам жизнь любых могил дороже,
И не поймем ни я, ни ты,
За что же мертвецам, за что же
Приносят песни и цветы?
И все ж выспрашивают наши
Глаза, пытая из-под век,
Здесь средь камней, поднявший чаши,
Какой теперь пирует век?
К скуластым от тоски иконам
Поводырем ведет тропа,
И чаши сходятся со звоном —
То черепа о черепа,
То трепетных дыханий вьюга
Уходит в логово свое.
Со смертью чокнемся, подруга,
Нам не в чем упрекать ее!
Блестит, не знавший лет преклонных,
Монастыря литой шишак,
Как страж страстей неутоленных
И равенства печальный знак.

1932

«Я боюсь, чтобы ты мне чужою не стала…»

Я боюсь, чтобы ты мне чужою не стала,

Дай мне руку, а я поцелую ее.
Ой, да как бы из рук дорогих не упало
Домотканое счастье твое!
Я тебя забывал столько раз, дорогая,
Забывал на минуту, на лето, на век, —
Задыхаясь, ко мне приходила другая,
И с волос ее падали гребни и снег.