Катя, стоявшая внизу, немного испуганно запрокидывала голову и спрашивала его:
— Что видишь, Афанасий?
— Землю и море! — отвечал он, веселя и потешая ее.
Вот и увидел… Нет теперь ни тополей, ни лугов, ни зарослей камыша и дикой смородины, ни озер! Все погибло, сгорело на кострах, когда готовили дно для водохранилища…
Тот давний, памятный разговор с Николаем закончился тогда в общем-то мирно.
Николай посидел еще немного за столом, весь напряженный, собранный, а потом решительно поднялся и пообещал Екатерине Матвеевне:
— Будет тебе, мать, из-за тополя не расстраивайся. Сам посажу.
И действительно, свое обещание Николай выполнил. Вот он, молодой, тоненький тополек шелестит под окном белесыми, еще как следует не окрепшими листочками. Посадил его Николай к осени, сам ухаживал, утеплял на зиму ржаной соломой, следил, чтоб не слишком занесло его снегом, не сломало ветром. Весной тополек ожил, пошел в рост и вот теперь достает уже верхушкой до крыши, радует Екатерину Матвеевну.
— Так, значит, пировать будете? — снова вернулся Афанасий к разговору о празднике.
— Это как получится, — ответил Николай, тоже поглядывая на тополек и на море.
— Ну пируйте…
Разговор дальше как-то не вязался, и Афанасий, чтоб не портить Николаю настроение, вышел на улицу. Вначале он хотел было посидеть на крылечке, успокоиться, забыть об утренней, утомившей его поездке. Но море шумело почти рядом, катило волну за волной на песчаные намывные пляжи, под которыми была похоронена живая черноземная земля, луговые травы и родники. Вдобавок ко всему из-за моря налетел какой-то влажный, разморенный ветер, и Афанасий, не задерживаясь на крылечке, пошел к центру села, к колхозной конторе.
Председатель колхоза Иван Алексеевич был на месте, сидел в своем прокуренном, затененном деревьями кабинете, писал какие-то бумаги. Афанасий минуту поколебался, постоял возле двери, а потом все же зашел.
Иван Алексеевич оторвался от бумаг, сдержанно поздоровался и указал на стул возле длинного приставного стола:
— Садись!
Афанасий присел, снял фуражку, но выкладывать свою просьбу не торопился, ждал, пока Иван Алексеевич окончательно освободится от дел. Ждать пришлось долго. Иван Алексеевич все выводил и выводил на бумаге какие-то слова и цифры, словно специально оттягивал начало разговора.
Но вот он наконец-то положил ручку на чернильный прибор и поднял на Афанасия глаза:
— Опять насчет работы?
— Опять, — вздохнул Афанасий, почему-то стыдясь глядеть на председателя.
