Николай староозерских мужиков тоже хорошо знал и, когда они вышли в первые ряды, сразу, наверное, почувствовал, что одним разговором вечер сегодня не обойдется… Он снова оглянулся на машину, но она одиноко темнела на берегу, заслоненная от него многолюдной толпой и притихшим птичьим базаром. Прямо на глазах у Афанасия Николай как-то сразу поник, сгорбился. Он потерянно стоял перед староозерцами на своем крошечном теперь пятачке, словно тот заморенный, залитый мазутом чирок…
Вынести это Афанасий был уже не в силах. Отстранив по-ночному темных, напряженных мужиков, он твердо вышел на середину круга.
Толпа замолчала, затихла, и в этом безмолвии было слышно, как тяжело и загнанно дышит Николай. И тогда Афанасий, сняв шапку, попросил староозерцев:
— Отпустите его, мужики.
На какое-то мгновение слова Афанасия повисли в воздухе, не находя ответа и отклика, но потом стали передаваться из уст в уста, побежали по толпе встревоженным говором и затихли где-то на побережье… Первыми дрогнули, давая Николаю дорогу, женщины, а за ними на два-три шага отступили и мужики. Николай минуту помедлил, словно решая, идти ему или нет по темному людскому коридору. Но потом все-таки пошел, глубоко проваливаясь в песке, тоже молчаливый и напряженный, как и все староозерские мужики. С каждым шагом он все больше распрямлялся, поднимал голову и ни разу за все это время не оглянулся на Афанасия, который так и продолжал стоять перед народом с зажатой в кулаке шапкой…
Дверцей машины Николай хлопнул совсем уже уверенно и резко, опять встревожив полусонных чирков. Звук от этого хлопка, казалось, навсегда завис над Старыми Озерами. Но была в нем одна лишь обида и злость, а вот правоты никакой не было…
* * *
Окончательно море очистилось от мазута лишь к началу октября. Поднявшаяся в верховьях после осенних дождей река подпитала его свежей, чистой водой. Разгулявшийся ветер, помогая едва бьющемуся на середине моря течению, погнал нефтяную пену к плотине, а оттуда уже к настоящему Черному морю, мимо притихших на берегах реки, молчаливых, но уже наслышавшихся о староозерской беде деревень и сел.
За все это время Николай больше в Старых Озерах ни разу не появлялся. Афанасий и Екатерина Матвеевна, словно сговорившись, тоже старались о нем не вспоминать.
Лишь однажды, сидя возле окошка и поглядывая на фотографию Николая, которая всегда висела у них на стене, Екатерина Матвеевна не выдержала и тяжело со слезами в голосе вздохнула:
