Когда я снова приблизился к ней, она заслонилась руками, и я сказал:
— Видишь, я послушный. Ты не хочешь?.. Ну так иди себе.
— Выгоняешь? — удивилась она.
— Мы не дети, чтобы играть в ладушки.
Она неохотно встала и ушла, пожелав мне доброй ночи. «Иди, иди», — раздражённо произнёс я. В самом деле, что ещё за игры?
На следующий день во время завтрака она обиженной не казалась и даже спрашивала меня о чём-то, но на море я пришёл один. Я выбрал для купания совсем другое место, чтобы она не нашла меня. Зачем мне дочка партийного бонзы, которая Бог знает что потом напишет обо мне? Возможно, что и ничего, а может быть и вспомнит о своём комсо-мольском долге. Интересно, спросит ли она за обедом, где это я был?.. Но нет, не спросила.
Вечером, когда я уже разделся, Оля пришла и по обыкновению поинтересовалась, не помешала ли мне. Я спросил, зачем она явилась. Она пропустила вопрос мимо ушей, но не ушла, хотя видела, что я укладываюсь спать. Я уже был без рубашки, снял брюки и в од-них плавках улёгся на тахту. Оля смотрела из окна на море и о чём-то спрашивала меня, но я притворялся, что не слышу, лежал, закрыв лицо газетой «Жиче Варшавы». Оля впервые села на тахту, выбрав местечко у меня в ногах. Я не пытался привлечь её к себе, и она поднялась. Осмотрела мою авторучку, заглянула в шкаф. Зачем она делает это? Ведь уборщица каждый день тщательно исследует мои вещи для того, чтобы потом проинформировать, кого надо, о результате осмотра. Такой, очевидно, здесь порядок.
Оля вышла, пожелав мне приятных снов. Это был вежливый, ничего не значащий жест, однако я долго не мог заснуть.
Она перестала меня интересовать. Во время наших встреч в столовой я был холоден с ней и всё больше вёл беседы о Киеве, которыми развлекали меня инженер и его толстая жена, а также инвалид, утонувший потом на мелководье, всего в метре от берега (заметили это только тогда, когда все уже вышли, а он остался).
Я безуспешно пытался снять других девушек. Они улыбались мне, были вежливы со мной, но ничего более. Наконец я окончательно успокоился и стал считать дни, оставшиеся до конца смены. Оля по-прежнему навещала меня по вечерам, даже тогда, когда я позд-но возвращался от соседей, но я не обращал на неё внимания. Листал польские и русские газеты, слушал радио. Оля смотрела из окна на море и иногда сообщала мне о том, опо-здал ли нынче катер или вернулся из Одессы вовремя. Она усаживалась на стул и болтала ногами в лёгких босоножках. Когда мне это надоедало, я произносил «уходи», и она покидала меня.
