— Сам виноват, — подбодрила ее Надежда Николаевна, — зато ж и кричать перестал, летчик–пулемётчик.
Но радоваться было особенно нечему. Ранка, пересекавшая Юрикову бровь, оказалась, хоть и небольшой, но глубокой.
— Без хирургического вмешательства не обойтись, — мрачно предрекла Надежда Николаевна. — И что прикажешь делать с Людмилой?
— Может, не узнает? — робко предположила Светлана Анатольевна.
— Шутишь? — с горестным смехом воскликнула Надежда Николаевна. — Чтоб о таком происшествии да директрисе и не донесли?
Светлана Анатольевна, смазывая Юрику бровь зелёнкой, живо представила себе ближайшее своё будущее. Оно не сулило ей ничего хорошего. Между тем, Юрик сидел в уголке большого воспитательского кресла, всё ещё по–птичьи поджав под себя ноги, и против жизни уже не протестовал. Из озлобленно орущего маленького чудовища он превратился для Светланы Анатольевны в несчастного, страдающего от боли мальчика.
— Ну, всё! Семь бед — один ответ! — приняла она окончательное решение. — Без больницы всё–таки никак не обойтись.
Схватив Юрика в охапку и перепоручив остальных детей Надежде Николаевне, она побежала с ним в больницу. Чтобы избежать здесь досужих вопросов, пришлось вписать его в регистрационный журнал как своего ребёнка.
— Побудьте пока здесь, мама, — остановила её медсестра перед дверью операционной, куда за руку увела Юрика.
Светлане Анатольевне странно было почувствовать себя вновь молодой матерью. Она поначалу хотела выйти в коридор, но неожиданно для себя осталась у операционной, чтобы Юрику там было не совсем одиноко. Через застеклённую дверь она видела всё происходящее. Маленькое тельце неподвижно лежало на столе. Юрик, выкричавший все свои слёзы днём, когда протестовал против жизни, не проронил ни звука. Хирург наложил ему на рану два шва и бодрым голосом сказал:
— Ну, вот и всё, мужичок! Сейчас придёт и пожалеет тебя твоя мама.
Светлана Анатольевна судорожно подавила вздох и, дождавшись, когда медсестра подвела к ней Юрика, подхватила его на руки.
— Да он и сам может идти! — крикнула ей вслед медсестра.
Светлана Анатольевна не слышала. Прижавшись лицом к Юриковой щеке, она едва различала перед собой дорогу.
— Ватоливна, ты моя, — вдруг прошептал ей в шею Юрик и обеими руками неумело погладил ее по голове.
Она остановилась, тяжело дыша, и крепко прижала его к себе.
— Твоя, твоя, сынок, и ты мой Молчи!
— Я больше не буду кричать, Ватоливна, — прошептал вновь Юрик ей на ухо, — я теперь, когда захочу кричать, я закрою рот руками. Вот так крепко!
