— Да, — кивнула мать.
— На восстановление требовалось много времени, верно?
— Верно.
— Правительство хотело, чтобы люди с большими квартирами помогли тем, кому вообще негде жить, верно?
— Ну, допустим… — мать саркастически усмехнулась.
— Если б у меня была большая квартира, например, четырехкомнатная, я могла бы уступить одну комнату какой-нибудь женщине. Соседке.
— Какой-нибудь женщине? Уступить? — мать иронически смотрела на жену Радванского. — А на каких условиях? И на какой срок?
— Смотря по обстоятельствам, — сказала шведка. — Наверно, если б она мне не понравилась, ей бы сразу пришлось съехать.
Мать беспомощно развела руками. Ее взгляд говорил нам: «Ну вот, теперь сами видите».
Прежде чем отец связался по телефону с Радванским, прошло три недели. Якобы он много раз пытался, но никого не заставал дома. Я не слышал, что он говорил, когда наконец дозвонился, но наверняка разговор был для него мукой.
Во-первых, он звонил из дома, а стало быть, думал об оплате, волновался, что телефонный разговор с Англией дорого обойдется, что счетчик отбивает каждую минуту, — но нельзя ведь с места в карьер приступить к делу, сперва нужно спросить, как Радванский себя чувствует, как жена, дети и тому подобное.
Во-вторых, всякий разговор, когда отцу приходилось кого-то о чем-то просить, был для него ужасно тягостным. Скорее всего, он без конца повторял: «Правда, мне б не хотелось тебя утруждать», «Помни, если это слишком большие хлопоты…» и еще что-нибудь в этом роде.
Я объяснял отцу, что приглашение — простая формальность, что если Радванский напишет бумагу и заверит ее в консульстве, его это абсолютно ни к чему не обяжет; по приезде я возмещу ему все расходы, а моего присутствия он никоим образом не ощутит, поскольку в Лондоне мне уже гарантировано жилье, работа, вообще все.
Все, кроме приглашения. Если бы мне его прислал знакомый, у которого я собирался жить, вряд ли я получил бы паспорт. Когда в Польше коммунисты ввели военное положение, Войтек как раз находился в Лондоне. Он давно мечтал перебраться на Запад, а тут подвернулся исключительный случай. Ему мгновенно продлили визу, да и с разрешением на постоянную работу не возникло особых затруднений.
Я познакомился с Войтеком несколькими годами раньше, когда учился водить машину. Мы вместе занимались на курсах и даже экзамен сдавали вместе. Войтек работал в Министерстве культуры, референтом в Главном управлении по делам кинематографии. Работу свою он терпеть не мог, считал ее бессмысленной и вообще не видел на родине перспектив на будущее. Права он хотел получить, чтобы бросить службу и на машине отца, в одночасье скончавшегося от инфаркта, ездить по городу и левачить. В Варшаве все еще не хватало такси, на стоянках в час пик выстраивались длинные очереди, и такое — естественно, нелегальное — занятие могло приносить немалый доход.
