Полина пригубила вино.
— Нет женщин красивых и некрасивых, — сказала она. — Есть женщины ухоженные и неухоженные. Если на женщине изящное нижнее бельё, у неё даже походка становится другой.
Руднев закурил, выдохнул дым и шутливо погрозил Полине пальцем. Полина шутливо укусила его за этот палец.
— Вам никогда не хотелось стать женщиной? — спросила она.
— А я женщина, — с громким смехом ответил Руднев. — Меня тестировали, и я оказался стопроцентной женщиной. — Приблизив своё лицо к лицу Полины, Руднев прошептал: — Хотите, я надену вашу клетчатую юбку?
Теперь громко засмеялась Полина.
— Я сразу представила себе такого шотландца с волынкой… — Она поиграла на воображаемой волынке.
Тем временем ночь прошла и наступило утро.
— Как?! — ахнула Полина. — Уже утро?!
Руднев снял с её запястья часики и перевёл стрелки на шесть часов назад. То же самое он проделал со своими часами.
— Сейчас снова наступит ночь, — сказал Руднев.
И — действительно — наступила ночь. На небо вернулись звезды и луна. А в эфире зазвучали сентиментальные песенки.
Под одеялом было тепло и уютно. Полина лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к едва уловимому шороху мужских и женских голосов — всё, что осталось в номере от тех людей, которые когда–то здесь жили. Скоро и их с Рудневым голоса вольются в этот общий хор, думала Полина, и будут плавать под потолком, словно сигаретный дым, постепенно тая… тая… тая…
Незаметно для себя Полина уснула. Ей приснились тишина и одиночество. «Особенно хорошо, — продолжала думать Полина уже во сне, — что снятся и тишина, и одиночество. Одновременно». Затем она долго блуждала по запутанному лабиринту своих мыслей, пока, наконец, не вышла на самый верх Эйфелевой башни. Внизу расстилался ночной Париж с миллионами огней.
— Идёмте к морю, — предлагал утром Руднев.
И они шли к морю. Смотрели на волнорезы, о которые бились волны; на белоснежный корабль, уходящий за горизонт. Полине захотелось в мгновение ока перенестись на этот корабль и плыть–плыть–плыть куда–нибудь далеко–далеко, в Венесуэлу или Бразилию.
Потом они гуляли по городу. Оказывается, это был вовсе не Новгород и уж тем более не Смоленск. А Феодосия… Напротив дома–музея Грина располагалась какая–то забегаловка. И, конечно же, называлась «Ассоль».
Их жизнь стала походить на бесконечный праздник. Целыми днями они бродили по тенистым улочкам, сидели в кафе, часами смотрели на изменчивое море. А вечерами, в номере отеля, занимались любовью.
