Те, что благополучно прибыли, очень скоро начинают говорить о возвращении домой. Но уехать гораздо труднее, чем добраться сюда. Невесты, мужья, а особенно дети автоматам для делания денег так просто спуску не дадут. Другое дело, что когда–то доллары больше ценились: наработавшись как вол за границей, человек приезжал домой барином и считался птицей высокого полета. А теперь хорошо, если жены, невесты да мужья, оставшиеся в Польше, сохраняют верность…
Тяжелее всех приходится женщинам. И молодые, и старые пашут по восемь часов, убирая сперва одну квартиру, потом другую. Так сложилось, что на нью–йоркском рынке труда польки считаются спецами по уборке квартир. Чаще всего их нанимают богатые евреи: всем известно, что женщины из Восточной Европы относятся к своей работе намного серьезнее пуэрториканок. Для самих полек в этом есть хорошая сторона — в еврейской семье всегда кто–то да понимает по–польски, а значит, легче договориться, но есть и плохая — бесконечные разговоры о Едвабне[27] и о том, что Матерь Божья была еврейкой.
По ночам еще можно подзаработать лепкой пельменей в подсобках ресторанов; получается, спят они мало, зато задешево: самые экономные — вповалку по восемь человек в комнатенке, где единственной мебелью служат разложенные на полу матрасы. И почти все заработанное отсылают мужьям, ибо те в письмах им пишут: «Коль у меня жена в Америке, по мне это должно быть видно». Потому женщины шлют посылку за посылкой и переводят доллары на счет в отечественный банк.
А потом с родины им приходят весточки, мол, мужья их ударились во все тяжкие, а мужчинам — что их жены гуляют напропалую, и тогда и те и другие, еще крепче сжав зубы, берут дополнительную работу. Но настает день, когда терпеть больше невмоготу, и мужчины бросают ремонтировать квартиры и в одну неделю спускают то, что заработали за пять лет. Давно известно, когда у поляка загул, «Смирнофф» льется рекой, а его самого тянет к женщинам — тем самым, что спят ввосьмером на матрасах. Молоденькие девчонки тоже не выдерживают, начинают искать сочувствия на стороне и мужское плечо, к коему можно бы прислониться. Но ведь вдвоем или втроем на одном матрасе не очень–то выспишься. Особенно когда соседки постарше тут же под боком шипят от зависти и насмешничают. А в шесть подъем, чтобы быть на Манхэттене без опозданий. Только в воскресенье и можно перед мессой хоть немного отоспаться.
Все понимают: что–то здесь не так, что пашут они как лошади, а заработки с гулькин нос, что они — посмешище в глазах американцев и говорят на таком английском, которого никто не понимает. Кругом же богатство несусветное. И они чувствуют, что кто–то должен быть в этом виноват, но не знают кто и обвиняют всех чохом — мужей, жен, детей, мэра Блумберга, а заодно Квасневского, Михника, Буша и Колина Пауэла.
