— Странно все же, что он сейчас это сделал, — бормотала себе под нос Кока Мавродин. — Именно сейчас, когда мы здесь оказались. Немножко странно.
— Не так уж странно. Когда-то ведь все равно должен был сделать.
— Когда очухается, надо будет его допросить. Узнать, чего это он высматривал так старательно в бинокль. Уж я из него вытяну всю подноготную.
— Он скажет, что ничего не высматривал. Или — нас. Знаю я этот народец.
Развернувшись, Кока Мавродин выключила мотор, и вездеход бесшумно покатился вниз по серпантину.
— Скажу только: я тоже их знаю. Это он затеял только ради того, чтобы мне досадить.
Машина спускалась по изрытой ухабами дороге с перевала Баба-Ротунда. Кока Мавродин одной рукой держала руль, другой ковыряла в ушах. Наверняка у нее там стреляло и трещало; выходит, она не врет, что впервые попала в высокогорье. Когда мы оказались внизу, она перегнулась через меня и собственноручно открыла мне дверцу.
— Серые гусаки, как вы их называете, утром проводят вас до границы зоны. Уезжайте и позабудьте все, что было.
— Жаль, — сказал я. — Я-то думал, вы измените-таки свое решение. Я уж и так проклинаю себя из-за той чертовой рыбешки. Все мои несчастья от нее пошли.
— О какой это рыбешке вы говорите?
— Я ведь уже сказал: полковник Боркан требовал с меня какую-то рыбу, думал, что я ее от него утаил.
— Хм… Мертвый полковник — не полковник.
Вечер — я считал, что это последний мой вечер в Добрин-Сити, в зоне Синистра — я провел у Аранки Вестин. Была у нее старая, выдолбленная из дерева ванна, в которой можно было даже купаться. Я наполнил ее теплой водой, добавил туда порцию денатурата со смолой и приготовился сказать правду: через несколько часов мне придется уехать отсюда навсегда. А пока мы с Аранкой выпивали; положив ноги друг другу на плечи, мы уместились в ванне вдвоем.
У Аранки Вестин и нашли меня среди ночи серые гусаки. Еще с хмельной головой, в нижнем белье, на котором сохли, холодя кожу, влажные пятна любви, я вышел к вездеходу. В густо-синей, цвета ежевики тьме, как далекий, покрытый солью холм, белело лицо Коки Мавродин-Махмудии. Она прокричала мне (иначе было не слышно: рядом шумела вода Синистры): она передумала, и какое-то время, до нового распоряжения, я могу оставаться в Добрине.
— Серые гусаки придумают вам какое-нибудь красивое новое имя. Или черт с ним, пускай остается старое, все равно оно не настоящее.
Кока Мавродин-Махмудия была очень загадочной женщиной и капризным, непредсказуемым офицером; иной раз казалось, она просто играет со мной, как кошка с мышью, а она, выходит, хотела меня удержать при себе. Годы спустя, посетив Добрин, я узнал, что и конец ее был загадочным. Она задремала, сидя в лесу, там ее застал дождь со снегом, и она, как уснувшая бабочка, вмерзла в лед, так и не пошевелившись. Потом ветер опрокинул ледяную глыбу, она развалилась на куски и растаяла. И осталась на том месте лишь кучка мокрого, пахнущего насекомыми тряпья с полковничьими звездами на погонах.
