— Доброй ночи, Иполитэ! — здоровается с Иполитэ начальник станции.
— Доброй ночи, Датико! — останавливается Иполитэ.
— Говорил сегодня с военкомом, обещает: в этот призыв обязательно заберем.
— Спасибо тебе, Датико!
— За что спасибо, ведь не оставить помогаю тебе, а забрать. Конечно, будь около него Андро — не допустил бы он такого дела, а тебе разве с ним справиться, старику.
— Старик я, старик! — Иполитэ глядит в сторону.
И начальник станции не может взглянуть ему в глаза. Он тоже глядит в сторону.
— Сейчас возраст такой, вся кровь в нем играет, ему бы крепкая рука нужна, а у тебя нет уж на него сил.
— Нет сил, Датико, нет сил.
— В армии такого человека из него сделают, что не то чтобы у тебя денег просить — свои кровные, солдатские тебе присылать будет.
— Мне от него ничего не надо, мне перед Андро неудобно.
— Перед Андро?!
— Да, перед Андро…
Молча стоят они, не находя слов. К горлу подкатывает комок.
— Я пойду, Датико, пройдусь по перрону.
— Иди, Иполитэ!
И снова идет Иполитэ, пробивая себе дорогу среди беспорядочной толпы пассажиров. «Хорошо, когда много народу. Днем и солнца много, и света, не грустным, задумчивым выглядит человек», — размышляет Иполитэ. Ночью все по-другому, ночью на станции куда больше жизни, чем днем. Во-первых, тысяча ароматов разливается в воздухе: дух молодого и старого вина, аромат айвы и груш. Ночью привезенные суетливыми пассажирами запахи зелени и деревенской снеди пересиливают вечный запах перрона — запах угля и нефти. «Ночью не то, что днем… Скажем, стало плохо тебе или голова закружилась. Ведь днем так и грохнешься на пустом перроне, только потом сбегутся люди, окружат тебя, когда уже ты со стыда сгореть готов…»
Хорошо ночью. Во всяком случае Иполитэ ночью легче. Земля — запахи земли, люди — тепло людское, шум паровозов, электровозов, галдеж, начальник станции… Выйдет Иполитэ вечером из дому — и до рассвета пропадает на станции.
Маленького роста Иполитэ, но большое у него сердце, больше этого перрона, больше любого сердца на свете. Если даже сердца всех на этой станции и в переполненном людьми поезде соединить в одно, — все равно у Иполитэ сердце окажется больше. Возьмем хотя бы сердце того атенского медведя, что не дал Иполитэ поднять мешок: не донести, мол, тебе. А разве не был раненый Бенедиктэ вдвое тяжелее этого мешка, когда в гражданскую миной оторвало ему ноги. Две версты нес его Иполитэ на своей спине…
«Тому, кто войны не видел, кажется, что вся сила в коленях… Эх, колени, колени!.. Выходит, в конце месяца лоботряса моего заберут в армию… Андро!.. Андро!..»
