Готхельф сегодня: это хрестоматийная новелла «Черный паук» плюс какие-то расплывчатые слухи. Вкрапления диалекта (за которые никто не осуждает, например, Гюнтера Грасса и которые в случае Арно Шмидта становятся объектом чуть ли не культового почитания) сегодня оказывают настолько пугающее воздействие на читателя, что вряд ли можно надеяться на оживление интереса к Готхельфу, соответствующее его писательскому рангу. А ведь ко времени своей смерти он был одним из наиболее успешных и высокооплачиваемых авторов во всей Германии. Около 1850 года берлинцы, у которых он имел сенсационный успех, очевидно, относились к обрывкам бернского диалекта в его прозе не так привередливо, как наши современники-полиглоты. Они читали его, как мы сегодня читаем южноамериканских прозаиков: как описание некоего чуждого мира, где неожиданно вспыхивают отблески их собственной жизни, а встречающиеся порой непонятные места кажутся экзотичными, словно эпизоды из жизни индейцев. Да и готхельфовский суровый Бог, который содержит просторную, хорошо отапливаемую преисподнюю и отправляет туда большие партии грешников, должен был представляться тогдашней либеральной столичной публике существом не менее удивительным, чем Маниту[160] из Скалистых гор.
Эпик душевных страданий
Новые ландшафты возникают у Готхельфа как бы «между делом». Он просто не мог описывать их иначе, поскольку, обладая большими практическими знаниями, при взгляде на любой холм или котловину прежде всего, даже не задумываясь, ставил им агрономический диагноз. Но главное его достижение — это ландшафты души. Неустрашимая наглядность, с какой он изображает крестьянский мир, сияющая красота, в которую порой этот мир погружает, — все это до сегодняшнего дня заслоняет от нас тот факт, что во всей немецкой литературе XIX века не было более проницательного психолога, чем Готхельф. Импульс, заставлявший его двигаться в этом направлении, был, опять-таки, демократическим. Готхельф ставит перед собой задачу: показать читающей публике, что невежественные простые крестьяне в своей душевной жизни ничуть не менее сложны и восприимчивы к боли, чем представители буржуазных слоев с их заимствованной из книг культурой чувств. Так же, как он любит торжествующе противопоставлять экономическому самодовольству городов неисчерпаемые богатства бернского крестьянского двора, Готхельф противопоставляет социально-психологическому высокомерию буржуазии душевные бездны и парадоксы, которые в крестьянском мире встречаются в столь же неповторимых и душераздирающих формах, что и в любом другом. Его психологизм рождается из гнева, который у него, республиканца, вызывают представления образованных людей о необразованных крестьянах. Он уверен: тому, кто не признает, что и народ обладает чувствительностью, когда-нибудь придется за это поплатиться, в политическом смысле. Он недвусмысленно предупреждает об этом в романе «Анна Бэби Йовегер»:
