возбужденному пауку.
Тот неохотно остановился, обернулся. Тяжело закашлялся.
— Ты что, милейший, ослепнуть изволил?
— Не разглядел. Извиняемся, — пробурчал Калистрат и снова тяжело закашлялся.
«Все вокруг больны, — с неудовольствием подумал профессор. — И жены и слуги». Он уже жалел, что остановил этого чахоточного идиота, что теперь с ним делать? Мелькнула спасительная мысль.
— Где генерал?
— Где вишни. Там.
— Пошел вон, — сухо сказал профессор, довольный тем, что способен на такие решительные заявления. Калистрат, прежде чем удалиться, сказал с загадочным видом:
— Статься так может, что спасли вы сейчас кой–кого. Он уже сидел со своей загадочностью у Евгения Сергеевича в печенках, поэтому тот не отреагировал, а отправился в указанном направлении.
— Садись, Настенька, садись. — Обнимая за плечи, Афанасий Иванович подвел девушку к кровати и усадил.
— Да что с вами?! Вас еще кто–то хочет зарезать? — не удержалась она.
Афанасию Ивановичу было неприятно, что она так шутит, и он не скрыл этого. Вид у него был растерянный, он засовывал руки в карманы, вытаскивал платок, часы, папиросы, засовывал все обратно. Бросался к окну, всматривался в него. С неловко отодвинутого букета в керамической вазе бесшумно осыпались лепестки.
— Мне сегодня очень плохо спалось.
— Мне напротив, но…
— Поэтому сначала я решил не придавать этому никакого значения. Шутки Морфея — и все. Но потом, когда уже умывался, то очень даже понял: не в Морфее совсем тут дело. Сон — это одно, а это — другое! Он похлопал ладонью по левому колену, а потом по правому, показывая, где у него «сон», а где «другое».
— Ты меня понимаешь? Сон тут совсем ни при чем! Совсем!
Калистрат вбежал в прачечную, наполненную кисловатым влажным духом, — никого! Над котлом поднимается пар. Из котла торчит весло для перемешивания тряпичного варева. Лавка. На лавке спит кот. Стоят четыре бадьи с холодной водой. Калистрат недоверчиво прошелся по выскобленному полу, заляпанному хлопьями мыльной пены. Приблизился к окну, протер запотевшее стекло и медленно осклабился. Ав–дюшка сидел в лопухах, справляя нужное дело.
— Приспичило, охальник!
— С добрым вас утром, Василий Васильевич, — хрипло–ватее, чем обычно, произнес Евгений Сергеевич в хребет развернутой газеты. «Утро России» сложило крылья
и легло на правый бок. Показалась довольная (чем?) генеральская физиономия.
— А-а, господин Корженевский, что вас заставило в такую рань? Ведь вы, творцы и служители искусств, любите об эту пору как раз поспать. Не желаете ли свежую газету? У меня большой выбор. И «Биржевые ведомости», и «Русские».
