— Вы явно, капитан (он поднял бровь), то есть я хочу сказать, вы явно занятой человек, капитан, — что заставляет вас уделять столько времени и сил мне, личности совершенно не замечательной с точки зрения интересов любого государства? Даже здешнего? Он, против опасений, не увильнул от ответа по дипломатической кривой, он сделался серьезен и даже внутренне осунулся. Сказал странное:
— Я должен смыть пятно, лежащее на репутации рода
Штабсов.
Мне показалось, ответь он менее просто, я бы понял
больше.
— Когда б я был Наполеоном, подумал бы, что вы намерены меня зарезать.
— Нет, что вы, — тяжеловесно усмехнулся он, — я успел проникнуться к вам симпатией. Тут пришла моя очередь усмехаться, причем недоверчиво. Штабе обиделся.
— Не верите? А я вам докажу. Вы ведь сегодня стреляетесь?
— Спасибо за напоминание.
— У вас нет друзей в этом городе.
Я подумал о докторе Сволочеке и сказал:
— Нет.
— Тогда я стану вашим секундантом. Можете на меня положиться.
— Не надо, не надо становиться моим секундантом!
— Мы теперь друзья, а друзья должны чем–то жертвовать друг для друга.
Я попытался осторожно исчезнуть. Сделал шаг назад, но уперся в подлетевшего Ворона.
— Теперь выпьем шампанского, — закричал он.
— Я не хочу, у меня уже мозг от него пузырится.
— Это настоящий Дюдеван, триста франков бутылка. В Стардворе вам такого не подадут.
— А я и не рассчитываю там быть.
— У руситов есть поговорка: от дворца и от ямы Дво–рецкой (наименование самой известной тюрьмы) не зарекайся. То есть может кого угодно судьба вознести, а может и к подножию жизни бросить.
— Не хочу шампанского, — тупо настаивал я на своем.
— Ну, тогда без него, пойдемте, она уже ждет.
— Кто?!
И тут я увидел, кто. Ее светлость стояла у противоположной стены, опираясь слишком гибкими пальцами о золоченую консоль и купая подбородок в веере. И поощрительно улыбаясь. У меня от этой приязни обледенел желудок. Но офицерская воля уже влекла меня. Положение мое было вполне безнадежным. Я еще ловил возмущенно распахнутым ртом последние глотки свободы, а ревнитель родовой чести уже рекомендовал меня Ее светлости.
Кажется, я что–то отвечал, с перепугу — по–русски. Родная моя речь странно подействовала на высокопоставленную немку.
— Тебя удостаивают танца, — прошептал мне на ухо прусский ус.
Я еще не успел испугаться, а рука княгини уже закогтила мое плечо. Оркестр швырнул нам под ноги что–то неотвратимо танцевальное. Смычки стаями рушились на струны.
Меня учили танцевать, но меня не учили танцевать с царствующими особами. К тому же мне следовало помнить о скрытом дефекте ее походки. Или все же это дефект моего зрения?
