— То есть, не вставишь?
Годунок, так звали редактора, душераздирающе вздохнул.
— День Советской Армии!
— У меня отец — капитан. — Сказала проникновенно Лариса. — И я получше тебя понимаю, что нужно солдату в день его армии. Ты же вон отмазался.
— У меня астма. — Тихо просипел редактор, как будто был уже в состоянии приступа.
— Врешь ты все!
Лариса сказала это просто так, но Годунок испугался. Он вспомнил, где работает мать Ларисы, в госпитале, а именно там ему выдавали белый билет в связи с редким геморроидальным недугом. Он слишком не хотел, чтобы все узнали в институте, что про астму он врал. Он взял из ее рук листки, которые только что ей вернул.
— Но двести строк!
Лариса только усмехнулась, потрепала его по щеке и отправилась на следующее задание, которое сама себе дала.
Надо сказать, что дальше дело пошло еще туже, чем со стенгазетой. Повсюду ее отфутболивали. И в областной газете, и многотиражке химкомбината, и в редакции «Понеманья», сверхспорадически выходящего областного альманаха. Даже пугливый партизан из дома Ожешко проявил неожиданную твердость, и заявил, что никогда, ни при каких обстоятельствах он не станет споспешествовать этому бездарному трутню Принеманскому.
Она понимающе кивнула.
— С завистью бороться труднее, чем с немцами.
Оставив старика в состоянии сердечного приступа, она направилась в последнюю литературную инстанцию города. К Василю Быкову, Всесоюзная знаменитость должна была навести порядок среди мелких областных завистников.
Оказался в отъезде.
Выслушав историю ее хождения по мукам, сварщик приголубил свою деловитую музу, и успокоил, сказав, что по–другому и быть не могло. Она не поняла.
— А что тут непонятного? Ты с кем говорила, назови еще раз фамилии: Годунок, Данильчик, Михальчик, Коник. Они все тебе отказали.
— Раньше мне отказывали только злые тетки в общаге.
— Причем здесь тетки? Они все белорусы.
— И что?
— Они занимают, Лара, все ключевые посты в областной номенклатуре, в культуре в частности. Тихий заговор, грибница, понимаешь?
— Нет.
— Я, например, русский, но не просто русский, я наполовину болгарин по матери, но не в этом сейчас дело. Я русский и за это меня душат, не дают прорваться. Белорусы многого не могут простить русским.
Лариса смотрела на возлюбленного все же с некоторым недоверием.
— Чего не могут?
— Ну, например, грубой, безапелляционной русификации. Ты не обращала внимания, что в Белоруссии школы на белорусском языке есть только в деревнях, а в городах, все образование на русском. То есть, любому белорусу дается понять, что место его в деревне, в его веске, сиди и не рыпайся. А националисты учат русский, выбиваются в люди, вспоминают свои корни, закипает задавленная обида, и они начинают, где возможно сопротивляться русской культуре, тащить своих.
