— И что?
Бесконечно далёкое, и дна не видно…
— В тот момент, когда мы выскакивали из-за пригорка, я читал сообщение.
И лишь звёздный планктон мягко фосфорится в глубине…
— Я отвлёкся. Я мог ударить по тормозам раньше. И тогда, наверное…
— Не надо «наверное». А если нет? Что дал бы какой-то миг? И всё равно… — Полина облизнула пересохшие губы. — Всё равно она виновата. Вас бы в любом случае не осудили. Не надо. Уже ничего не переделаешь.
— И в этом всё и дело.
Анджей с силой пригладил и без того зализанные волосы.
— А знаете, что самое страшное?
Он не смотрел на неё, но знал, что её глаза непонимающе расширились.
— Я не сказал об этом. О пейджере. Никому. Не сказал. Может, шок? Да… Но потом-то не было.
Тишина, когда тебя слушают, особая — почти физическая, ощутимая, как миниатюрная чёрная дыра.
— Изо дня в день я винил себя в этом. Изо дня в день думал, могу ли искупить свою вину. Но в этой вине никому не признался.
Анджей вдруг попытался забыть о присутствии рыжей. На миг почти получилось. И в этот миг бездна сверху если не вглядывалась, то вслушивалась — точно.
— Я мог осудить себя и без признания… Но не осудил. Забавно, правда? Я ненавижу то, во что превратилась моя жизнь — и боюсь с этим расстаться. Я… трус.
Да, он сказал это.
— Трус. Слабый, безвольный…
— Трус — это тот, кто предпочитает смерть жизненным трудностям! Тот, кто держится, как бы ни было сложно — как раз очень сильный человек.
— Не тот случай. Вы не понимаете, да? Я не хочу жить. Я просто боюсь умирать.
— Может, вы просто не осознаёте своих истинных намерений? Ведь…
Кажется, она говорила ещё что-то, и слова были знакомыми, но Анджей не улавливал смысла. Он медленно шёл вперёд и думал о том, что должен был, должен…
Лучшая любовь — любовь трагичная и неразделённая, так он считал когда-то? Да, если прочитать много книжек об этой самой любви, так оно и выходит… А у них была любовь, девять лет любви, той, которая раз в тысячу лет случается. Которая преодолела всё то, что убивает её обычно — быт, годы, медленную переплавку в дружбу, привязанность или просто взаимное уважение.
Когда-то должен был быть ребёнок, но они не захотели. Ребёнок был им не нужен. Может, потом… Ей ведь всего-то двадцать девять исполнилось…
Но не было никакого потом.
Ничего не было. Ничего не осталось.
— …не слушаете.
— Нет. Не слушал, — Анджей перевёл взгляд — с ночной глубины на неё. — Кто-то за нами присматривает, говорите? Тогда почему, Полина, почему? Кто-то решил, что так будет лучше? Кому? Так он присматривает? Так решает, что допускает такое?
