Ты посмотри, какое утро!
Ты утро силы нам утрой.
В душе удачи ощущенье
Разделим пополам с тобой.
И это нежное свеченье,
Снежинок томное вращенье,
И… благосклонная зима
Нам дарит грехоотпущенье…
Едва я записал эти стихи на бланке ремонтных работ, как в вагончик, именуемый Штабом, где инженеры–наблюдатели, к которым в то время принадлежал и я, предпочитали проводить ночную смену, вошли несколько рабочих в сопровождении инженера монтажного участка. Из разговора я понял, что рабочие настаивают на присутствии инженера на существующей стадии ремонта.
— Пойдешь? — спросил меня пожилой инженер.
Я пожал плечами, высказывая вслух ту радость, которая может последовать на предложение оставить теплый, уютный вагончик и выйти в только что описанное в стихах морозное утро.
Я зябко запахнул полы брезентового плаща, чей капюшон никак не желал натягиваться на кроличью ушанку, и распахнул двери вагончика, приглашая рабочих на выход.
— Да посиди еще, — сказал пожилой инженер, — есть время.
Но посидеть не удалось.
В распахнутую дверь ворвался личный шофер нашего начальника.
— Американский экскаватор в печь уронили, — смеясь, сообщил он. — Все уже здесь. Ищут, кто проектировал траверзу для спуска краном.
На душе моей похолодело.
Еще не веря в то, что это моя траверза загубила американский экскаватор, я спросил шофера: — Пострадавшие есть?
— А как же! — весело отозвался он. — Экскаватор и пострадал. Вытащить его из печи невозможно, да и нечего уже вытаскивать. Шеф распорядился: порезать то, что осталось автогеном, и пустить на переплавку.
Тайная надежда, что экскаватор можно вытащить из доменной печи, растаяла под огнем газорезчика.
— Пострадавшие еще будут, — мстительно подал голос кто–то из рабочих.
— Можете не сомневаться, — пригасил возбуждение рабочего пожилой инженер, — проектировщик — это всего лишь бумага, чертеж. А есть еще и те, кто подписали эту бумагу к исполнению. Подписали чертеж своими именами и фамилиями…
— Они тоже пострадают? — спросил я, понимая, как глупо звучит мой вопрос.
— Комиссия разберется, — продолжал почему–то веселиться шофер шефа. — Верно, товарищ Берия?
Он смеялся, рабочий злился, пожилой инженер заваривал чай, а я казнил себя, становясь безжалостным прокурором. Но как только мои мысли приближались к моменту определения меры наказания, как мой внутренний прокурор превращался в изощреннейшего адвоката, и уводил высокий суд в дебри спасительной — во имя души — схоластики.
… — Вот так я попал в театр, — смеюсь я вместе с моими гостями, всплывшими, Бог весть, откуда, в канун Песаха, попутчиками и героями моего настоящего сюжета.
