Книга, привез Ур[усов], Manuel.>39 Очень важно. — Хорошо.
Только что я написал это, она пришла ко мне и начала истерическую сцену, — смысл тот, что ничего переменить нельзя, и она несчастна, и ей надо куда-то убежать. Мне было жалко ее; но вместе с тем я сознавал, что безнадежно. Она до моей смерти останется жерновом на шее моей и детей. Должно быть, так надо. Выучиться не тонуть с жерновом на шее. Но дети? Это, видно, должно быть. И мне больно только пот[ому], ч[то] я близорук. Я успокоил, как больную. Приехали Урусов и Обамелик. Урусов очень слаб. Обамелик — дикий человек, научившийся всей внешности цивилизации. Не мог пойти работать.
[8/20 июля.] Встал рано, убрал при Урусове. Ходил гулять (мне стыдно стало гулять) с Ур[усовым] и Об[амеликом], и дикость выразилась особенно ясно. Девочки сварили обед нищим, но потом нарядились к обеду с цветами и, разумеется, всё пропало.
Вечером Головина. Раевский. Разговор за ужином с Таней. Но всё это уже не радует меня. Всё игрушки. И игрушкой делают святыню. Опять не мог пойти работать. —
[9/21 июля.] Очень жарко, и мне очень нездоровится: чесотка и тоска, и бессонница. Сидел дома, читал Meadows о Китае. Он весь предан кит[айской] цивилизации, как всякий умный, искренний человек, знающий кит[айскую] жизнь. — Ни на чем лучше не видно, как на Китае, значение насмешки. Когда человек не в силах понять вещь, он над ней смеется. Китай — 360 миллионов жителей, самый богатый, древний, счастливый, мирный народ живет какими-то основами. Мы подняли на смех эти основы, и нам кажется, что мы распорядились Китаем.
Пошел в баню. Приехала Оболенская. Ее семейство. Менгдены, стерли с лица земли сыновей и устроили жизнь с китайской посудой — вот образцы богатой образованной жизни. Мне хуже — живот болит. Ночь не спал.
[10/22 июля.] Целый день хворал. Но служил все-таки сам себе. Это можно и не трудно. Читал Meadows. Прекрасно. Образование китайцев, как он говорит, по качеству выше нашего, хотя и ниже по количеству. Образование там главное в этике; а у нас этики совсем нет. Семейная жизнь та же. Таня дочь как будто поднимается.
[11/23 июля.] Встал в 7. Немного лучше, голова свежа, читаю Meadows и хочу писать письма.
Написал Черткову, Юрьеву, Ге. Походил немного. Хотел косить Титу, но и слаб и совестно. Нет работы. Сережа сын приехал. Мне неловко с ним, но виноват не я. Ему страшно неловко, и это сообщается мне. Все поехали к Головиным. Дома я разговаривал с Seuron и Кашевской. Она пришла и изливала злобы. А я желал. Не спал до 5 часа от тоски.
