То, что душа уменьшена, подчеркнуто в названии рассказа.
Слово «дочь», вслед за именем открывающее повествование («Оленька, дочь отставного коллежского асессора Племянникова»), является скрипичным ключом ко всей партитуре произведения. Фамилия и статус героини (дочь отставного коллежского асессора) акцентируют тему семейных отношений. В начале рассказа мы узнаем, что Оленька «раньше любила своего папашу, который теперь сидел больной, в темной комнате, в кресле, и тяжело дышал» (9). В конце рассказа выясняется, что «отец давно уже умер, кресло его валялось на чердаке, запыленное, без одной ножки» (579). Эта деталь указывает на то, что событие болезни, а затем и смерти отца не оставило никакого следа в жизни и памяти героини. Отсутствие у героини любви к отеческим гробам свидетельствует также о ее неспособности к самостоянью. Как мы увидим, в жизни и памяти героини не оставила никакого следа и смерть ее мужей: антрепренера Ивана Петровича Кукина и управляющего лесным складом купца Бабакаева Василия Андреевича Пустовалова.
Прозвище героини Душечка соотносится с Психеей (древнегреч. — душа), которая в древнегреческой мифологии была олицетворением души. Миф о Психее был разработан Апулеем в его романе «Метаморфозы». Аллегорический древнегреческий сюжет об Амуре и Психее в чеховском рассказе подвергнут инверсии, травестирован. Если Психея обречена на скитания в поисках Амура, то Душечка ожидает богов своей души на крылечке собственного дома: «Оленька, дочь отставного коллежского асессора Племянникова, сидела у себя во дворе на крылечке задумавшись» (571). Для Чехова с его пристрастием к мотиву ухода домовладение является исключительно важной характеристикой. Домовладение в мире чеховского рассказа духовно обкрадывает человека (достаточно вспомнить скупающего дома доктора Старцева и миллионершу — наследницу Лизу Ляликову). В конце рассказа сообщается о том, что «дом у Оленьки потемнел, крыша заржавела, сарай покосился, и весь двор порос бурьяном и колючей крапивой» (579).
Как отмечает В.И.Тюпа, «травестированность аллегорического сюжета сказывается и в подчеркнутой телесности Душечки (иронический парадокс)» (10).
«Душевная» характеристика героини постоянно углубляется и вдруг заканчивается грубовато-телесным замечанием (этот прием называется оксюморонным художественным алогизмом): «Это была тихая, добродушная, жалостливая барышня с кротким, мягким взглядом, очень здоровая. Глядя на ее полные розовые щеки, на мягкую белую шею с темной родинкой, на добрую, наивную улыбку, которая была на ее лице, когда она слушала что-нибудь приятное, мужчины думали: "Да, ничего себе…"» (572).
