И она уже имела свои мнения и за ужином говорила с родителями Саши о том, как теперь детям трудно учиться в гимназиях, но что все-таки классическое образование лучше реального, так как из гимназии всюду открыта дорога: хочешь — иди в доктора, хочешь — в инженеры» (581). Значимость концовки рассказа у Чехова всегда велика, как в анекдоте или притче. Как представляется, никакого превращения Душечки во взрослую душу под облагораживающим воздействием материнского чувства в финальной части произведения не происходит. Последняя привязанность совершенно обнажает несостоятельность Ольги Семеновны как личности. Полнота человеческого бытия для Чехова заключается в максимальной личностной самобытности субъекта жизни. Подлинная самоактуализация личности Душечки в последней привязанности так и не наступает, она лишь имитируется сентиментально-героической патетикой материнской жертвенности: «Она останавливается и смотрит ему вслед не мигая, пока он не скрывается в подъезде гимназии. Ах как она его любит! Из ее прежних привязанностей ни одна не была такою глубокой, никогда еще раньше ее душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой, как теперь, когда в ней все более и более разгоралось материнское чувство. За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления. Почему? А кто ж его знает — почему?» (582) Как представляется, в тоне автора звучит ирония, когда он говорит о глубине чувства Душечки, которая как была не способна к настоящей любви, так и осталась, потому что ее личность неразвита. Душечка вновь заимствует мнения своего объекта привязанности, теперь уже мальчика Саши: «Трудно теперь стало в гимназии учиться, — рассказывает она на базаре. — Шутка ли, вчера в первом классе задали басню наизусть, да перевод латинский, да задачу… Ну, где тут маленькому?
И она начинает говорить об учителях, об уроках, об учебниках, — то же самое, что говорит о них Саша» (583). Ветеринарный образ мысли сменяется гимназическим.
В этой главке также представлен мотив сна: «Она засыпает и все думает о том же, и слезы текут у нее по щекам из закрытых глаз» (583). Снова сны Душечки повторяют ее дневные заботы и дела. В рассказе возникает и мотив плача. В конце рассказа при всей неспособности к самостоятельным мнениям героиня, по-видимому, осознает, что ее сущность — пустота.
Характер Душечки является выдающимся художественным открытием Чехова-психолога. Духовная, умственная скудость в глазах Чехова оборачивается недостатком душевности. Как представляется, текст рассказа противится интерпретации Толстого. Саркастическая ирония в рассказе обнаруживает иллюзорность внутреннего, сокровенного, личностного в человеке. Героиня практически лишена своего голоса, ее духовная жизнь — эхо чужих голосов. Отсутствие самостоятельной внутренней заданности приводит к тому, что предельно случайным оказывается духовное содержание «я» героини. Сюжет рассказа составляет цепь типажных превращений, маскарадная смена характеров. Она имеет в своей основе внутреннюю пустоту Душечки, отсутствие у нее собственных взглядов, мнений, убеждений, неспособность героини к духовной самостоятельности. Объекты беззаветных привязанностей Душечки для ее безличной души оставались декорациями и живыми куклами. Душечка является художественной вершиной чеховского сарказма.
