Мэй говорит, что любая естественная функция, которая способна подчинить себе всего человека, будь это власть, эротическое желание, ярость, созидание или разрушение, направленная как на добро, так и на зло — от демона. И это правда: вспомните–ка хотя бы действия Бельгии в Конго в девятнадцатом веке, или действия Клиффорда Олсена здесь в Британской Колумбии в настоящее время. Мэй очень убедителен. Я когда–то спрашивал, рассматривая событие из произведения «Топор», было ли описанное там существо ангелом–хранителем или демоном, но Мэй говорит «нет, это часть самого себя». И конечно он прав: называть его существом, означало бы впасть в дуализм, а это неприемлемо для последователей Библии; Бог может быть мертв, но наши культуры навеки пребудут в монотеизме. Библия никогда не скажет, что боги мертвы.
Теперь, когда я подошел к серьезному рассмотрению демонического, я понимаю, что мое с ним знакомство — долгое и амбивалентное.
Однажды в Торонто, когда дети были маленькие, я что–то делал во дворе. Мой сын выпрашивал у меня нож. Известно, что маленькие мальчики имеют обыкновение терять инструменты своих отцов. Слегка раздраженный, я сказал ему: «Если ты не прекратишь гоняться за моим ножом, я…» Пауза. Пятнадцать шестнадцатых моего мозга были заняты работой, оставшейся частью я рассеянно пытался придумать подходящее наказание, типа, окатить его водой из садового шланга, в то время как на поверхность всплыло окончание фразы: «… опробую его на тебе».
В тот момент я не много думал на эту тему, привыкший к своим эксцентрическим мыслям, но теперь я должен спросить себя, кто сказал эти четыре слова?
Упорное вторжение иррационального в мою жизнь побудило меня написать рассказ, кажущийся странным как мне, так и вам. Появление ЕГО, описанного в «Топоре», было важной встречей в моей жизни. Я никогда ни о чем подобном не читал — в лучшем случае — смутные рассказы об ангелах–хранителях. Это явление выявило, что в мире присутствует нечто подобное, и что с ним приходится считаться.
Ввиду всего случившегося — несчастий в больнице, и, тем более, четырех слов, вырвавшихся у меня на газоне в Торонто — мне приходится пересмотреть свою версию самого себя. Отныне я вызываю у себя сомнения. Моя воля и мои суждения могут разрушиться при самом низком уровне стресса. Даже для самого себя я становлюсь тогда чужим. Хорошо еще, что не отчужденным, но чужим — это тоже достаточно плохо.
В закоулках моей жизни есть непостижимые дыры, относящиеся, как я понимаю, к этому Калибану у меня под рукою, хотя я и не могу понять — каким образом. Много лет назад за ужином я перевел слово для гостя, который не говорил по–английски. Друг, сидящий рядом со мной, сказал: «Я не знал, что ты говоришь по–французски, Тод». Я слышал его совершенно ясно, но я уставился перед собой, как будто его не слышал. Он сказал: «Тод?» Я
