— Не втирай мне очки! — закричал я. — В Америке не играют в крикет.
— Верно, Гарри, — поддержала меня Мери. — Хью — отчаянный вруша. Кто же играет в Америке в крикет!
— Извините, мисс, — поправился Хью. — Я хотел сказать — бейсбольными битами. Мастер Альфред уезжал из школы, весь исколотый, покрытый шишками и ужасными рубцами, он весь был в гнойных ранах.
Я слышу, как гувернантка говорит матери:
— Ах, вы мужественная женщина, миссис Пулэм!
— Но фрейлейн, дорогая, — отвечает мать, — я лишь выполняю свой долг…
В мире нет ничего прекраснее женщины-матери, и, как мне кажется, мужчина понимает эту истину лучше, чем женщина. Вот почему именно мужчины воздают матери самые восторженные похвалы. Я припоминаю «Портрет моей матери» Уистлера[11], при виде которого у меня всякий раз подкатывается к горлу жгучий комок, поэму Киплинга «Моя мать». Мне доводилось слышать, что поэма сентиментальна, но я нахожу ее очень правдивой.
Головные боли у матери с годами усиливались и в ту осень, в сентябре, стали просто нестерпимыми. Я помню, как неприятно поразило меня лицо отца, когда он думал, что мать не смотрит на него. Он выглядел озабоченным и угрюмым, а однажды, проходя по холлу, я услышал из-за полуоткрытой двери слова отца:
— Ну, ну, Мери! Ведь он всего-навсего едет в школу!..
Утром в день отъезда меня послали прощаться со всеми домочадцами — с Патриком, с Чарли и Джо, работавшими в саду, с двумя итальянцами-поденщиками и, наконец, с мистером и миссис Роленд, которые проживали в домике у ворот. Уже в течение некоторого времени я чувствовал, что все они стали относиться ко мне как-то иначе, чем прежде, и испытывал смущение, когда люди, раньше чем подать мне руку, тщательно вытирали ее. Я почувствовал себя неловко даже с Бобом Ролендом, сыном дворника, мальчишкой, примерно одного возраста со мной.
— Ну что ж, пока, — сказал я и заметил, что Боб смотрит на мой новый костюм. Так мы стояли несколько минут, разглядывая друг друга, словно встретились впервые, хотя на самом-то деле были хорошими друзьями.
— Пока, — ответил Боб.
— Увидимся на рождество, — добавил я.
Стоял чудесный сентябрьский день. Мягко светило солнце, легкий ветер раскачивал ветки вязов.
— Все мы будем скучать о мастере Гарри, мадам, — сказал Хью.
Патрик силился завести «уинтон» с помощью ручки. Но мотор капризничал — то принимался кашлять, то глох совсем, и тогда Патрик бросался к рулевому управлению, проверял зажигание, регулировал подачу бензина, снова брался за ручку и снова бежал к рулевому колесу. В конце концов мотор заработал, и Патрик забрался в машину через заднюю дверцу. Отец надвинул на глаза кепи и натянул кожаные перчатки.
