— Светлана, Светлана! — зовет мама.
Я слышу ее голос, но не хочу просыпаться. Я где-то далеко-далеко… Далеко.
— Светлана, Светлана!
Не пойду к ней. Притворюсь, что не слышу, и не пойду.
— Светлана!.. Боже мой, не слышит! Никого… Светлана! Проснись, проснись наконец!..
Я сажусь на постели.
— Иди сюда… Пойди… — хрипит мама. — Иди, разбуди соседей… Луцких… Скажи — мне плохо…
Я смотрю на нее и боюсь двинуться.
— Ну что же ты… Иди! Иди, ради бога!
Я сползаю с топчана и бегу в коридор. Стучу к Луцким. Никто не отвечает. Я стучу посильней, колочу изо всех сил.
— Кто там? Кто там?! — говорит Елизавета Николаевна из-за двери задавленным голосом.
— Это я! Маме плохо!
— О, господи!.. А я-то напугалась… Батюшки, не могу дух перевести…
Вместе с Прасковьей Федоровной они идут, обе в ночных рубашках, к нам в комнату.
— Господи, что же делать-то?.. — говорит Елизавета Николаевна. — Мама, ты оставайся, а я оденусь, побегу в больницу…
Появляется Наина Ивановна. Она, наверно, еще не ложилась. На ней нарядное платье, туфли на высоких каблуках, в ушах — блестящие сережки.
— Растирайте ей ноги! — велит она Прасковье Федоровне. — Я поставлю чайник, нужно обложить ее грелками.
Приходит из своей комнаты тетя Настя — тоже в ночной рубахе.
— Надо врача!
— Надо, да где его взять!
— Подождите, я принесу подушки. — Наина Ивановна возвращается с двумя подушками и подпихивает их маме под спину.
Мама все хрипит, широко разевает рот.
— Ну что вода? Все не согрелась? Надо грелки.
— Где, согрелась! — говорит тетя Настя. — Небось не лето… Наконец вода нагревается, но выясняется, что грелка есть только одна.
— Нальем в бутылки, — говорит Наина Ивановна. — Держите ее, держите, не давайте биться! Трите, трите ей ноги!
Мама вырывается, раскидывает бутылки, рвет на себе рубаху.
— Держите, держите!
Возвращается Елизавета Николаевна.
— Сказали, пришлют санитаров с носилками!
Мама уже не бьется и становится вся синяя.
— Мужу… — хрипит она. — Мужу напишите…
— Знаете что? — говорит Наина Ивановна. — Пока эти санитары явятся, она уже скончается! Расстелите на полу одеяло. Так. Теперь кладите ее. Беритесь за углы и понесем!
— Погоди, — говорит тетя Настя. — Одеться надо, не в рубахе ж идти…
Елизавета Николаевна с Прасковьей Федоровной берутся за один край одеяла, Наина Ивановна с тетей Настей за другой.
— Не донесем… — вздыхает Прасковья Федоровна.
— Донесем! — говорит Наина Ивановна. — Подымайте, пошли! Они уходят. В комнате становится пусто. Я сажусь на табуретку, поджимаю под себя ноги. Тихо. Горит лампочка. По полу раскиданы всякие вещи, бутылки, грелка… Я сижу долго-долго. Наконец хлопает входная дверь. Они возвращаются.
