— Десять. Или восемь. Мать говорит — восемь, а я думаю — десять.
— Ты ходишь в школу?
— Ты что — в школу! Разве она меня пустит!
Мимо проходят Валька с Нинкой. Так я и знала, что они увидят меня с этим Юрой… Теперь всем расскажут.
— Гляди, гляди, с нищим водится! — говорит Валька.
— Она не водится, она сама просит! — кричит Нинка.
— Оборванка, вшивая, нищая! — дразнится Валька и кидает в меня ледышкой.
— Хочешь, я им дам? — спрашивает Юрка и, не дожидаясь моего ответа, кидается вдогонку за Валькой и Нинкой.
Он ловко скачет на одном костыле, а вторым крутит в воздухе. Валька с Нинкой удирают за угол. Не успевает Юра вернуться на место, как из булочной показывается его мать.
— Вот ты как стоишь, засранец! — кричит она, бросает девочку на крыльцо и, поймав моего заступника за шиворот, колотит его кулаком по шее. Юрина голова болтается из стороны в сторону, будто на веревочке. — Три куска за день набрал! Жрать только здоров!
Юрка принимается орать:
— Мамочка, миленькая, не буду! Христом-господом клянусь, не буду!
— Повой мне! Я тебе повою! Так отделаю, что не только выть — и пикнуть закаешься!
И все-таки она отпускает его — видно, не хочет, чтобы люди глядели, как она бьет несчастного калеку.
Юрка всхлипывает, растирает слезы кулаком и плетется к крыльцу. Мать подбирает девочку и уходит обратно в булочную.
— Думаешь, я ее боюсь? — говорит Юрка. — Нисколечки не боюсь. Это я нарочно орал, чтобы думала, что больно. Нисколечки мне не больно. Была бы нога, давно бы от нее удрал…
— Куда?
— Куда? Мало ли — куда. Велика земля. Все равно куда, лишь бы от нее подальше. Вырасту, убью ее, — прибавляет он потише.
— Как? — спрашиваю я.
— Да трахну костылем по голове, и сдохнет. Она и так вся от водки больная.
— Знаешь, что он говорит? Он говорит, будто это мать ему ногу оторвала, — рассказываю я маме, когда мы проходим мимо булочной. — Ты думаешь, это правда?
— Вполне вероятно. Во Франции нищенки специально калечат своих детей, чтобы получались уроды. Во время беременности определенным образом подкладывают на живот дощечки и затягиваются так, чтобы ребенок не мог развиваться нормально.
— Что это — беременность?
— Ну, когда ребенок в животе у матери.
— А зачем он в животе?
— Ах, боже мой! Как с тобой разговаривать, если ты ничего не понимаешь…
У нас новые соседи — Ананьевы. Герман, ему десять лет, он ходит в третий класс, Марта, ей столько же лет, сколько нам с Шуриком, и их мама — тетя Настя. Люба Удалова собрала вещи и ушла. И оставила мне свой топчан. Сказала: «Возьмите, Нина Владимировна. Куда мне его? Все равно в общежитии койка казенная».
