— С любого? Даже с того, где Верховный суд?
— Ах, боже мой… Ну что с тобой говорить… Только время терять.
Мы разносим продукты по квартирам и заходим к Лере Сергеевне. Она, как всегда, строчит на машине, но сегодня она не одна — на диване сидит девочка. Ей, наверно, столько же лет, сколько мне.
— Кто это у вас? — спрашивает мама. — Родственница какая-нибудь?
— Это Инночка, моя дочка. Прошу любить и жаловать.
— Что вы, Лера Сергеевна, милая!.. — бормочет мама. — Бог с вами… Это не у той ли вы взяли, что тут ходила? Ходила тут одна с четырьмя детьми…
— Да уж где взяла, там нету.
— Лера Сергеевна, дорогая, но ведь это безумие! Чистейшей воды безумие! В такое время взять ребенка…
— А в какое же время брать? Только в такое и брать.
Девочка ничего не говорит, только смотрит на нас большими синими глазами. На коленях у нее лежит тряпичная кукла.
— А вдруг она какая-нибудь больная, заразная? И вообще, неизвестно, что за наследственность…
— Что делать, Нина Владимировна, каждый по-своему с ума сходит… Одной тоже не сладко.
— Нет, я просто отказываюсь поверить! — говорит мама. — Вы всегда были таким здравомыслящим, рассудительным человеком. Да меня бы озолотили!..
— Это оттого, Нина Владимировна, — Лера Сергеевна склоняется над шитьем, — что вам еще не приходилось детей терять… Если бы вы это пережили, вы бы иначе рассуждали.
— Не знаю, не знаю, — говорит мама. — Тут уж, ей-богу, не знаешь, что лучше. Иной раз просто молишь Бога, чтобы избавил.
— Типун вам на язык! — Тетя Лера качает головой. — Хотя Бог, похоже, наших молений не слышит… И проклятий тоже. А может, и вправду нет его. Если он все это допускает… Витюшка мой хоть родился с пороком сердца… — Она обрывает нитку о лапку машины, расправляет шов. — Тут уж, как говорится, судьба, некого винить. А Инночка такая была крепенькая, такая здоровенькая… Боровичок мой родненький… — Она вытирает рукой глаза. — В годик уже ходила, все понимала, говорила — просто удивительно, до чего умненькая была девочка. Веселенькая, ласковая. И не было у нее ничего серьезного — скарлатина в легкой форме. Если бы не больница эта, я бы ее выходила. Вначале у нее и температуры-то почти не было, потом уж застудили. Больные дети, и на голой клеенке — ни простынки, ни одеяльца… Чтобы нянькам возни поменьше, белье не менять. Вижу: погибает мой ребенок, девонька моя ненаглядная, день ото дня хуже. Отдайте мне ее, говорю, — нет, нельзя, не имеем права. Права, видите, вспомнили… Тогда позвольте хоть войти, побыть около нее. Тоже нельзя — инфекционное отделение. И жаловаться некому. Все как бы по закону. Никого не докричишься, никому нет дела ни до тебя, ни до твоего ребенка…
