— Становись здесь, — говорит мама, когда мы приходим в магазин. Сама она уходит в другую очередь.
— Это кто ж тебя так? — спрашивает старушка.
Я молчу.
— Чего не отвечаешь-то, а? — продолжает старушка.
— Да она немая небось, — подхватывает женщина рядом.
— Ты говорить-то умеешь? — пристает старушка. — Ты с кем пришла-то?
Я молчу. Слезы все текут и текут из глаза.
Подходит мама.
— Это ваша? — спрашивает старушка. — Она говорить-то у вас умеет? А то мы думали, немая. Кто ж это так ее изуродовал?
— Что? — не понимает мама.
— Да глаз-то!
— Боже мой! Что это? Как это случилось?
Я молчу.
— Что за наказание! Что за несчастье! — стонет мама. — На секунду нельзя оставить! Как это случилось? Отвечай, как это случилось!
— Меня мальчишка палкой ударил.
— Какой мальчишка? Где? Где ты его нашла?
— Во дворе.
Только бы она не узнала, что я каталась на «каточках».
— И ноги мокрые! — вспоминает мама. — Полные чувяки снегу! Что за мука, что за проклятье! Неужели я не имею права ни на минуту покоя?
— Ноги-то ладно, — говорит старушка. — А вот как она у тебя кривой останется…
— И ведь тысячу раз говоришь: видишь хулигана — отойди! Отойди от греха подальше. Все без толку! Как об стену горох! Никаких сил не хватает…
— Боже мой, боже мой! — говорит мама. — Письмо! От мамы… Значит, жива. Не могу поверить… Руки дрожат… Два с лишним года ни слуху ни духу! Боже мой, не могу читать, ничего не вижу… Наталья Григорьевна, милая, прочтите — ничего не вижу, слезы глаза застилают…
Тетя Наташа разворачивает листок и читает:
«Ниноленьки, здравствуй! Пишет тебе твоя мать, которую ты, верно, уже не чаяла застать живой…»
— И как она догадалась, что я в Москве? — перебивает мама. — Хотя что я говорю? Она же не знает, что мы были в эвакуации… Продолжайте, Наталья Григорьевна, продолжайте, дорогая…
«Но, слава богу, живы — и я, и Жорж…»
— Это ее муж, — объясняет мама.
«Немцы оказались совсем не то, что мы думали. Хамы и сволочи. Я бы тебе, Ниноленьки, много могла рассказать, но сейчас не стану, поскольку нет уверенности, что ты получишь это письмо. Сообщаю главное: Жорж работает на почте, как и до войны. И при немцах тоже работал. Приносил с работы бумагу, и я клеила конверты и продавала солдатам, чтобы они писали к себе в Германию своим фрау. Этим продержались, потому что с их жалованья, которое эти сволочи платили Жоржу, было не прожить. И если кто думал, что немцы принесут облегчение, то дураки. Теперь тоже не мед, но как-нибудь, думаю, продержимся. Надя с Тамарой успели эвакуироваться, но где остановились, не знаю. Может, ты знаешь, так напиши. Талю видела во сне с его самолетом. Хоть бы был жив. Тревожимся за Павла Александровича, как ты, Ниноленьки, писала, что у него больное сердце. Скажи, чтобы пил отвар шиповника, наша соседка, Потычиха, ты ее, верно, помнишь, этим вылечилась. Внучичка моя, думаю, уже большая. Напиши, Нина, не откладывая в долгий ящик, как ты это обычно делала. Помни, что мы с Жоржем уже не молоды. Жду ответа. Твоя мать».
