шумливая и необузданная;
ноги ее не живут в доме ее;
то на улице, то на площадях,
и у каждого угла строит она ковы…».
Народ начинает подтягивать, подпевает.
Красиво: множество ярко, празднично наряженных людей. Певчие в белом, попы в золотом, монахи в чёрном. Подняты богато изукрашенные иконы. Всё блестит — аж глазам больно. Слаженное, «душевное», на несколько голосов, одновременно — мягкое и мощное молитвенное пение. Грозным рокотом накатывают басы, укоряя и предупреждая о наказании нечестивиц нераскаявшихся.
В толпе сопровождающих епископа вдруг, антитезой мужским басам, прорываются высокие женские голоса:
«Коврами я убрала постель мою,
разноцветными тканями Египетскими;
спальню мою надушила смирною,
алоем и корицею.
Зайди, будем упиваться нежностями до утра,
насладимся любовью;
потому что мужа нет дома;».
Несколько монахинь распелись от души. По ролям, они, что ли, Соломона исполняют?
Впереди группки — высокая игуменья в чёрном одеянии, сжимающая обеими руками крест на груди. Под глухим чёрным платком видны более всего глаза — глядящие на блудниц изобличённых с прямо-таки жгучей ненавистью. А голос, прекрасный высокий женский голос, поражает не только чистотой тона, но и интонацией, «струится мёдом и патокой»:
– За-айди, за-а-айди-и… будем упива-аться… бу-удем… до у-утра-а…
Бл-и-ин! У меня аж волосики на хребтине дыбом встали!
Картинка ошеломляет контрастом: высокая, чёрная, с рельефным фигурным куском серебра в руках, среди ликующего, поющего, красочного окружения церковной процессии. И напротив — ряд «вязанок» наказуемых женщин. На коленях, придавленных жердями на шеях, связанных, ободранных и обскубленных. Живое воплощение суда Господня.
Обличительница — праведница, осознавшая и восприявшая суть блуда, звонко и чувственно выпевает тайные помыслы и чаяния блудниц мерзостных, вытаскивает их похотливую сущность на свет божий, и, отринув их греховность и тварность, неукротимо обрушивает гнев Господень на головы несчастных. «Да исполнится воля Его!».
Всеобщее воодушевление, праведное возмущение многочисленного собрания душ человечьих, возбуждаемое архипастырем против наших походных шлюх, захватывает и объединяет широкие народные массы.
– Мы — все как один!.. Они — плохие, мы — хорошие!.. Истребим и очистимся!.. Укрепимся и возликуем!.. И если смущает тебя член твой — отсеки его калёным железом!.. Ура, товарищи!
Э-эх, факеншит уелбантуренный… Как это славно, как это эйфорично — слиться душой со своим народом, с толпой соратников, с их единым устремлением. Ощутить себя частицей могучего потока, возносящегося к светлой, сияющей идее…
