— Дровишки таскать — это дело мое, — покачал головой Пер. — Я сейчас… Иди, ты замерзнешь.
И Сольвейг вернулась в дом. Опять на лежанку с улыбкой присела и в сладкую дрему легко улетела.
Открыла глаза. В доме стало темно. Сольвейг испуганно вскочила. Где же Пер?!
Выскочила на крыльцо. Не прибавилось дров. Конечно, она бы тогда не проспала.
На улице было светлее, чем в доме, но тени были совсем длинны, а свет иссякал.
— Пер! — закричала она с крыльца. — Пе-ер!
Никто не отозвался.
Она заскочила в дом, натянула на себя обратно теплую куртку и обувку, схватила ружье, висевшее на стене, надела патронташ. Вышла, взяла лыжи и, спустившись с крыльца, закрепила лыжи на ногах. Пошла по следу. Поваленный неподалеку ствол, был очищен от веток и разрублен на поленья. Хватило бы не только на ночь, а на неделю. Пера рядом не было.
— Пер! — закричала она опять.
Медведь? Медведи спят зимой… Шатун голодный?.. Или волки?.. Иль снова тролли?.. Боже сохрани!..
— Пер!..
На ее крик из глубины леса вышло зеленое мохнатое существо, похожее на женщину, рядом с ней прыгал столь же зеленый живой комочек. Ребенок. Когда-то в детстве Сольвейг видела обезьянку, моряки показывали, но эти существа не были похожи на обезьян. Ни взрослое, ни ребенок. Они ловко и даже грациозно перепрыгивали с камня на камень, минуя снег, и быстро приближались к Сольвейг.
«И за мной пришли…» — подумала она.
— Ну, здравствуй, светлый сон его души, — певуче произнесла Зеленая Женщина.
— Здорова будь, Зеленая Сестра, — ответила Сольвейг, узнав женщину. — И сыну твоему расти здоровым… Не думала, что встретимся мы въявь. Ты Пера увела?
— Ушел он сам, — усмехнулась Зеленая женщина. — И сына не признал… Я голый, говорил, и не зеленый. Совсем он не похож… Я вне закона, на меня охота, поймают — и убьют… Отец я никакой… Ты как-нибудь сама…
— Ты Пера сын? — присела на корточки перед ребенком Сольвейг.
— Меня он не признал, но чую — он отец, — по-взрослому ответил мальчик.
Сольвейг погладила его по голове и, вздохнув, поднялась.
— Насчет охоты он тебе не врал, — сказала она Зеленой Женщине. — Тем более что я к нему сбежала. Теперь народ озлобится вдвойне… Хоть на вершины эти не ходок тот, кто в долине к земледелью склонен. Но злоба крылья даст.
— Да знаю я, — махнула мохнатой рукой Женщина. — И отвела б беду, когда б он человеком оставался, а не скрывался в сказке, словно ёж за иглами фантазий и отмазок.
— А ты сама не сказка? — спросила Сольвейг.
