И так каждый раз. А потом начались наши прозрения. Это когда мы стали наталкиваться на такие вещи и предметы, которые вовсе не предназначались для детей.
Тетка Саша, это ее мать, она только недавно одна осталась, с мужем развелась. Поэтому в доме у Жеки мы все время искали какие–то предметы, напоминающие о мужчинах. Хоть и малы были, но уже тосковали и сами, не понимая этого, все искали их вещественные доказательства присутствия в нашей прежней жизни.
То найдем на полке его помазок для бритья, то трусы семейные. А один раз все–таки так и наткнулись. Ну, что же вы думаете, что мы не сообразили, что это оказалось? Как бы не так! Сейчас! И вовсе не шарики это были. Мы осторожно, вскрыли упаковку одного изделия, а потом все с замиранием сердца. А Жека, видимо желая меня подразнить, распустила колечками свернутое изделие и мне говорит.
— Смотри, какой у моего папочки был! Не то, что у твоего…
Мы тогда еще поспорили с ней. Я ей все доказывала, что не может такой быть, потому что у нас женщин и места для такого нет, а она мне.
— Ты что хочешь мне говори, а вот это что, по–твоему? Не тот размер, скажешь?
И давай его надувать. Вот так мы и шкодили.
Иногда нам попадало за это, но потом уже совсем за нами контроль ослаб. Времена настали такие тяжелые. Матери наши выбивались из сил. Там где раньше работали, там не платили, а потом вообще пришлось им уйти с работы.
Напоследок им сунули в руки какие–то бумажки, сказали, что они теперь богаты, как ни когда, а это ваучеры, что выдавались по случаю приватизации. А ведь никакой приватизации и не было вовсе, они между собой поделили то, что вовсе не бумажками было, все более ценное, а им, всем тем, кто действительно работал годами, эти бумажки выдали, как в насмехательство за много лет труда на заводе. Оскорбились они, наши мамки! Обиделись!
Вот тогда–то мы и поняли с Жекой, что значит наши матери одинокие. Запили они на пару! А это что значит для нас, детей? Это означает, что утром уже и поесть нечего, то же в обед, а то и на целый день болтаешься с пустым животом, словно дохлый червяк, и тебя с голодухи мотает из стороны в сторону. Сил уже не стало совсем. А потом еще хуже дело пошло.
Сначала сама тетка Сашка, а потом и мать мою сманила. И они куда–то на целый день стали уходить.
Мы с Жекой сидим вместе у окна и ждем их, может, что принесут нам мамки в клювике?
А мамки наши приходили навеселе. И не всегда вдвоем, между прочим…
Тогда нас к кому–то в одну квартиру загоняли, и мы уже там сидим, злимся на то, что они сами без нас веселятся, жрут и пьют, наверное, там с мужиками. Их–то они угощали, точно, так мы считали. Но, как говориться, и нам кое–что перепадало.
