— Федь, он хоть молодой?
— Тебе какая разница, — неожиданно взъярился сводник. — Отработаешь, возьмешь два куска — и канай. Сотню отдашь мне. Еще есть вопросы?
— Нет вопросов, милый.
— Гляди, Тинка, если наколешь…
— Пошел ты!
— Тогда чао, родная.
Двинул прочь по коридору — каланча с тугим, обтянутым джинсами задом. Шелупонь из младших классов рассыпалась перед ним, как орешки. Завуч Иона Андреевич уважительно пожал ему руку, как равному. «Господи, — подумала Таина. — Куда катится человечество?»
Вернулась к подружкам — те ее утешили.
— Когда-то все равно надо начинать, — заметила Лика Терехова, кобылица давно объезженная. — Лучше раньше, чем позже. Ты и так, Таек, заневестилась, вся школа ржет.
— Мазь дам, — поддержала Галка Строева. — Помажешь — и ничего не бойся. Ни капельки больно не будет.
Таина грустно заметила:
— На девственности наварю всего сто баксов. Не продешевить бы.
— Когда я начинала, — мечтательно вспомнила Лика, — цены были совсем другие.
— При чем тут деньги, — возмутилась Галка. — Это нужно в первую очередь ей самой.
Таина лукавила: сто долларов — для нее огромная сумма, если учесть ее положение. Сама пообносилась, и семья бедствовала. Рынок слабых не щадит. У матушки обострилась щитовидка, ей требовались дорогие лекарства; отец не просыхал с тех пор, как его выкинули из строительной фирмы «Райская долина». Точнее, не выкинули — фирма разорилась: после августа с полгода не получала крупных заказов и не могла держать на зарплате постоянных работников. Отец был мастер на все руки, но вынужденное безделье странным образом повлияло на его рассудок: каждое утро он бодро выходил из дома, пообещав супруге, что сегодня обязательно куда-нибудь пристроится, иногда даже называл конкретный адрес (контора, РЭУ, заводоуправление), но часа через два-три приползал на карачках, один или с дружком, и керосинил до глубокой ночи. Не буянил, нет, углублялся в себя и с каждой выпитой рюмкой все дальше отстранялся от нелепой суеты мира. Часами сидел на кухне, между столом и холодильником «ЗИЛ», с мерцающей на устах загадочной улыбкой, словно прозревал внутренним взором что-то необыкновенно-прекрасное, недоступное трезвому взгляду. В контакт с женой и дочерью входил только тогда, когда выпивка заканчивалась, и он срывался в поход за очередной бутылкой. На слабый упрек жены: «Миша, ты же обещал, что сегодня…» — грозно огрызался: «Заткнись, женщина! Чего не понимаешь, о том молчок!»
