— А поцеловать? Нет, так не говорят, скажи пока, никаких иных слов о концах… Даже о своем…
— Так и знай, что в авиации никогда не скажут: последний полет, вылет или что–то такое, где будет слово с этим смыслом. Ну, а теперь дурачок мой, дай я тебя поцелую на долоську и ты, как истинный мужик, ступай к своему семейному очагу! И нечего заглядываться на чужих баб, понял, мой любимый доктор? Все! Ступай! Я тебе только скажу… Не смей! Все, до… Да не знаю я через сколько я дней? Как прилетим, то я тебя отыщу… Ну все, пока!
Потом я набираю ванную и ложусь в теплую воду, нет, горячую. Я именно такую и люблю… Горячую, расслабляющую меня окончательно. И пока я лежу, наслаждаясь теплом и спокойствием, в голову почему–то все лезут ко мне какие–то мысли…
Ну и…
Что значит и? А, по–моему, все прекрасно!
Как скажешь? Ты что же, так и будешь с этим мальчишкой?
Ничего себе мальчишкой? Да ты знаешь, мне с ним как–то спокойно, легко и понятно. Вот он, вот я…
Ну, а как же его семья? Тебе, наверное, самой, не было бы приятно, если бы твой пропадал у бабы какой–то каждый раз на полдня?
Ну, во — первых, не полдня, а только три часа, да и то… Но согласна. Но что же мне делать? Опять собой и самой заниматься? Ведь, как Эдька мне говорил, главное это регулярность. Регулярность… А тут? Ну, какая у меня регулярность, так, марафон с препятствиями…
А раз так, то ты сама, устраняя препятствия, сама…
Ну, нет! Во–первых, я довольно хорошо отлюблена на сегодня, во–вторых, я…
Да, что это я? Я спокойная, я умиротворенная…И я, вспоминаю себя…
А ты вспоминай и ручку оттуда не убирай, так будет приятнее…
— Бах! Бах! Бах! — Забухали зенитки.
Это батарея Николая вступила в схватку с невидимым и опасным авиационным противником, который всеми силами старался прорваться к Рыбинскому авиамоторному заводу.
Наступила зима сорок первого, первого года войны о которой пока что ничего толком не знали ни родители, ни их старшая дочка — Ритка.
Но ощущение тревоги и общей опасности так и повисло над Рыбинском, неприятным и тревожным осадком отравило семьи в городе и ближайших деревнях, вселили опасность за родных и близких мужчин, которых мобилизовали и утянули куда–то в товарняках, разбросали по фронтам.
Сорокиных пока что не трогали, хотя дядя Андрей, бабушкин брат, который работал директором небольшой черепичного заводика пока что оставался на броне и прежней работе, но и он уже стал мобилизованным. Дядя Андрей теперь носил военную форму с тремя «кубарями» в петлицах и тремя узкими угольниками на рукавах пониже нарукавных звезд, так тогда обозначалось звании старшего лейтенанта. Вот, пожалуй, и все военные, которые были первое время в деревне Воронино. И когда за леском, недалеко от границ испытательного полигона авиазавода стала и окапалась зенитная батарея, то тут уже все почувствовали, что война это всерьез и надолго.
