Анисенко облегченно вздохнул и побрел к своему корпусу, тихий, радостный; почему-то вспомнил дом, жену, но все это было далеко-далеко и не мешало его новым чувствам и настроениям.
И сейчас, лежа на диване, он удивлялся тем переменам, которые свершались в нем тогда ежедневно и, может, ежечасно; и даже теперь, спустя время, он все еще не мог вернуться к прежней своей жизни, мучился этим, но ничего поделать с собой не мог.
«Может, съездить к ней?.. У меня вон за картошку четыре отгула. А что жене скажу?.. Да, история!» — Анисенко решил, что вот сейчас напишет Лиде все, как есть; она — умная, поймет и не осудит; он разыскал у сына ручку, бумагу, присел к столу и задумался; через час он вконец измучился, а подходящих слов так и не нашел, но отсылать фотографию без письма было как-то неприлично, и тогда он размашисто вывел в начале страницы:
«Я возвращаю Ваш портрет», — подписался, заклеил конверт и уже в дверях столкнулся с женой.
— Ты куда?
— На свидание.
— Ой, Анисенко, горе мне с тобой, — насмешливо вздохнула Наталья и захлопнула дверь.
Анисенко посмотрел на дверной глазок, вспыхнувший желтым светом, нащупал в кармане жесткий конверт и, поскольку был тугодум и вовремя не нашелся, с грустной иронией обронил:
— Вот тебе и Анисенко…
1985
Я жил шумно, жадно торопил события; круговерть редакционной текучки настолько увлекала меня, что я легко, словно своими, бросался чужими мыслями о бренности человеческого бытия, о высоком и таинственном предназначении человека; эти мысли принимались без особого удивления, словно глоток воздуха или трамвайный билет, не проходили ни через разум, ни через сердце и потому не влияли на мою жизнь, — все это я понял в те самые мгновения, когда у меня впервые в жизни перехватило дыхание, я повалился на пол; не мог ни встать, ни крикнуть, да и кому было кричать?.. Все сотрудники редакции давно разошлись по домам; многие из них мои «ночные бдения» считали бзиком, как и все, что я делал; я чувствовал, что уже не принадлежу сегодняшнему дню, а нахожусь где-то на границе бытия и небытия; и тогда с невероятной четкостью вспомнилась страница из старинной книги, в которой я минуту назад искал экстравагантный афоризм для статьи об одиночестве:
«Многие ведь дружат со мной, опуская руки со мной в солонку, а в несчастье, как враги, обретаются и даже помогают поставить мне подножку; глазами плачут со мной, а сердцем смеются надо мной. Потому-то не имей веры к другу и не надейся на брата».
