Признаюсь, что с детства я не знала чувства классовой обособленности. Даже в годы Депрессии были вещи, которые связывали нас вместе. Монархия, конечно же, была одной из них. И моя семья, как и многие другие, чрезвычайно гордилась империей. Мы верили, что она принесла закон, хорошее управление и порядок в страны, которые иначе никогда бы их не узнали. Ребенком я с изумлением слушала методистского миссионера, рассказывавшего о своей работе среди людей такого племени Центральной Америки, которое не имело свой письменности до того, как он ее для них создал.
Позднее я серьезно подумывала о поступлении на государственную службу в Индии, поскольку мне Индийская империя представлялась одним из величайших достижений Британии. При этом меня совершенно не интересовала государственная служба в Британии. Но мой отец сказал, что к тому времени, когда я буду готова поступить в Индии на государственную службу, ее уже, возможно, не будет существовать.
Мы мало что знали об идеологии коммунизма и фашизма, но в отличие от консервативно мыслящих людей мой отец яростно возражал против того, что фашистский режим нужно поддерживать, чтобы победить коммунистов. Он верил, что свободное общество было лучшей альтернативой обоим режимам. Это его убеждение скоро стало и моим. Задолго до объявления войны мы уже имели представление о Гитлере. При показе кинохроники я с отвращением смотрела на съезды напыщенных коричневорубашечников. Мы много читали о варварстве и абсурдности нацистского режима.
Но это не означает, конечно, что мы смотрели на войну с диктаторами только как на страшную перспективу, которую надо стараться избежать. На нашем чердаке хранился целый сундук с журналами, где среди прочего была знаменитая фотография времен Первой мировой войны, запечатлевшая шеренгу британских солдат, ослепленных горчичным газом и идущих на перевязочный пункт, каждый из которых держался за плечо идущего впереди, чтобы не потерять дорогу. Надеясь на лучшее, мы готовились к худшему. В сентябре 1938 г., как раз в дни Мюнхенского соглашения, мы с мамой пошли покупать много черной ткани. Отец тогда беспокоился об организации противовоздушной маскировки.
Самый распространенный миф о тридцатых годах заключается в том, что правые, а не левые потворствовали политике умиротворения. Исходя не только из моего собственного опыта (я жила в политически активной семье правых), но и вспоминая о том, как лейбористы голосовали против воинского призыва даже после того, как немцы заняли Прагу, я этому не верила. При этом надо помнить, что атмосфера в целом была столь пацифистской, что возможности практичного политического решения были ограниченны. Масштаб проблемы стал явным во время парламентских выборов 1935 г. Именно тогда, в возрасте десяти лет, я обрела свой первый политический опыт.
