Если оно придет…
Святые небеса! Неужели она уже допускает его победу? Но она не может ему уступить. Дело ведь не только в риске потерять девственность, хотя ей совсем не хотелось допустить обнаружения ее грехов светом или зачатия ребенка вне брачных уз. Куда сильнее убежденность, что, если она капитулирует, это подорвет все то, что поддерживало ее последние трудные годы и должно было привести к самостоятельному плодотворному будущему.
Ресницы Меррика лежали веерами – черные, как и волосы, упавшие на высокий лоб. Сидони сдержала желание отвести эти мягкие пряди с лица. Когда он бодрствовал, она была слишком занята борьбой с ним, чтобы проявлять такую нежность. Сейчас же, в это раннее тихое утро, ей ужасно хотелось показать ему, что жизнь предлагает не только жестокость.
Страстное желание облегчить его боль заставило Сидони призадуматься. Он делает все, чтобы погубить ее. Он интриговал, чтоб заманить Роберту в ловушку скандала и позора.
Он… Он самый удивительный, самый обаятельный из всех знакомых ей мужчин. Он слушал ее с вниманием, которое было бальзамом для души. Он дал ей одним глазком увидеть мир, который она мечтала открыть. Он смешил ее. Он целовал ее так, словно скорее умрет, чем остановится.
Эта слабость по отношению к своему противнику была куда более пугающей, чем пробуждение в его объятиях. Сидони прикрыла глаза и обратила молитву к небесам не дать сердцу смягчиться.
Когда же она вновь посмотрела на Меррика, он наблюдал за ней с напряженностью, заставившей ее затрепетать. Выражение его лица было незащищенным, как никогда прежде. Она мимолетно увидела в затуманенных глазах острую тоску сродни ее собственной. Во сне он не выглядел моложе, но казался намного моложе сейчас. Губы его изогнулись в приветливой улыбке, которая пронзила ей сердце.
А потом в мгновение ока все изменилось.
Мягкость испарилась, словно никогда и не существовала. Она прочла недвусмысленное неприятие того, что он увидел на ее лице. Должно быть, она глазела на него со щенячьим обожанием. Какой смысл теперь отрицать? Стыд свинцовой тяжестью буквально придавил ее.
Сидони отшатнулась. Его рука сжалась, не дав ей сбежать. В то же время он быстро сдвинулся в сторону, чтобы полог кровати спрятал его лицо в тени. Утренний свет больше не падал на его шрамы. Это движение было таким резким, что тряхнуло кровать.
Боже милостивый…
Ее смущение испарилось. Обычно Меррик выставлял напоказ свои шрамы, не давая никому возможности посочувствовать его уродству. Этим же утром у него не было времени прикрыться своим привычным щитом от любопытства и отвращения. С упавшим сердцем Сидони осознала, что, несмотря на всю эту браваду, он ненавидит свои шрамы. Ненавидит всей душой.
