Когда Ландсберг писал свое письмо, вряд ли он знал, что в 1913 году открытку в Страсбургский университет отправил Эйнштейн: "Дорогой г-н Мандельштам! Я только что рассказал на коллоквиуме о Вашей красивой работе по флуктуациям поверхности, о которой мне сообщил Эренфест. Жаль, что Вас самого тут нет".
Однако Ландсберг, живя в физике, безо всяких архивных свидетельств понимал, что консультант Электротреста — ученый европейского масштаба. Только такой мог вытащить физику Московского университета из трясины научной посредственности и интриг. Не менее важны для этого были и другие качества Мандельштама, о которых Ландсберг сказал 20 лет спустя: "Я был уже не мальчиком, когда впервые встретился с Л.И. Теперь я уже пожилой человек. Но я не стыжусь признаться, что на протяжении двух десятилетий моей близости с Л. И. я, принимая то или иное ответственное решение или оценивая свои поступки и намерения, задавал себе вопрос — как отнесется к ним Л. И. <> Я мог не соглашаться с Л.И., особенно когда речь шла о тех или иных практических шагах, но никогда у меня не было сомнения в правильности морального суждения Л .И. о людях и поступках".
Лишь один из самых первых сотрудников Мандельштама в МГУ был его учеником в обычном смысле слова — Игорь Тамм. Биография Тамма настолько не благоприятствовала научным успехам, что только действительно замечательный учитель мог скомпенсировать жизненные обстоятельства. Тамм окончил Московский университет в 1918 году, когда физика там, по словам Вавилова, "замерла и захирела". Вихри Гражданской войны занесли его в Киев, затем в Крым. И лишь осенью 1920 года он — по совету знакомого — отправился в Одессу к Мандельштаму. "В Л.И. Мандельштаме я нашел учителя, которому я обязан всем своим научным развитием", напишет он два десятилетия спустя.
Из Страсбургской школы физики, основанной Августом Кундтом. вышли В. Рентген (первый нобелевский лауреат по физике). П. Лебедев и Ф. Браун — учитель Мандельштама. С 1903 года Мандельштам работал ассистентом Брауна, в 1913-м получил звание профессора, но в 1914-м, накануне войны, вернулся в Россию.
Сорокалетний европейский профессор — в расцвете творческих сил — десять лет не мог найти места для приложения этих сил. Петербург, Тифлис, Одесса. "Ни приборов, ни книг, ни журналов, ни настроения... О публикациях нет и речи. <> Все стремление мое направлено сейчас на одну цель— снова заниматься наукой в Германии" — писал он Рихарду фон Мизесу, математику, с которым подружился в Страсбурге. Если бы не продовольственные посылки Мизеса, к списку жертв Гражданской войны добавился бы и европейский профессор.
