Спустя две недели мне точно есть, о чем поговорить с отцом, и все равно наша встреча становится неожиданностью.
— Ты чего здесь? — спрашивает он и опускает глаза — взглянуть на окурок, отлетевший от его ботинка.
— А ты? — скорее обороняюсь, чем нападаю я и смотрю мимо него.
Папа, как заправский телохранитель, чуть поднимает плечо, но не в силах помешать мне. Я перерос его на семь сантиметров, и он может даже подпрыгивать передо мной, я все равно буду, пока он не в прыжке, видеть ее. Женщину, которая стоит метрах в десяти, у холодильника мороженщицы, держит в каждой руке по порции эскимо и растерянно смотрит на меня. Я автоматически отмечаю про себя, что мать куда как красивее и даже, возможно, моложе, но поворачиваюсь спиной и бросаю отцу через плечо:
— Я подожду.
— Две секунды, — совсем тихо отзывается он, и я слышу за собой быстрые удаляющиеся шаги.
Я отправляюсь в противоположную сторону, в медленное путешествие по парковой дорожке и, чтобы отвлечься, рассматриваю ветви каштанов. Они и вправду помогают забыться — листья кишиневских каштанов, вылезающие из почек, как ребенок из утробы, подставляющие себя солнцу с таким же доверием, с каким новорожденные вверяют себя рукам акушерок. Отец нагоняет меня, когда я прихожу к выводу, что за свой короткий век ничего хорошего, кроме этого самого солнца, листья каштанов, прежде чем сорваться в свой гибельный полет, увидеть не успевают. Совсем как люди.
— Почему не на работе? — энергично обнимает меня за плечи отец. Оглянувшись назад, я понимаю причину его веселой уверенности: женщина, уступающая моей матери в красоте и молодости, исчезла, испарилась как видение.
— На работе? — переспрашиваю я отца и прищуриваюсь на него так, чтобы было понятно: он сказал глупость.
— На какой именно работе, пап? — допытываюсь я.
Мы все так же неспешно вышагиваем по брусчатке, которую отец теперь рассматривает, поджав губы.
— На работе, — неуверенно говорит он, — на которой ты работаешь. В издательстве. Редактором, так? — он умоляюще смотрит на меня.
— Пап, — решительно останавливаюсь я, вынуждая его сделать то же самое, — я работаю дизайнером–верстальщиком.
— Да–да, — поспешно перебивает он меня, — я и хотел ска…
— Только я уже не работаю дизайнером–верстальщиком, — в свою очередь перебивая его, повышаю голос я.
Сбрасываю его руку со своего плеча — так нас, совершенно непохожих друг на друга ближайших родственников, в два счета примут за гомиков, чего я смертельно боюсь лет с пятнадцати, и сажусь на скамейку. Немного постояв в нерешительности, отец садится рядом.
