— Оставьте его! — приказал полковник. — Когда он дал очередь, девушка была уже мертва…
…Ошалевший шофер, который один увидел, что это было, сцепив челюсти, дрожал в кресле. Шаман со скрещенными ногами молча дымил на медвежьей шкуре, клубы махорочного дыма выползали из носа, рта, казалось, даже из ушей. От стакана коньяка шофер, наконец, разговорился, стал кричать, точно его слушатели были глухими.
— Это только ладони, громадные, черные, чернее ночи, и… (он настороженно, как бы спрашивая разрешения, глянул на «важняка») и-и между ними… в общем, здоровенный, как у ишака!..
Евлампий удовлетворенно крякнул, кивнул лохматой головой: тогда, в нижнем мире, он подумал, что это сук. Ему очень хотелось помочь другу его друга, который когда–то выловил его из реки. Все мог шаман, только плавать не умел…
— Я сегодня буду долго–долго камлать, надо уснать, где зивет злой дух, а ладони ему слузат. Трудно, ох как трудно возврасяться из низнего мира, однако дерзит тамоко хозяин тех мест, мозет дазе навсегда оставить…
Шаман в своем деле был величайшим профессионалом, и полковник уважал его за это, не пытаясь вникнуть в секреты его ремесла. Зачем, он все равно бы ничего не понял, как и шаман бы не понял специфику его работы. У каждого из них было свое качество бытия, с той лишь разницей, что полковник нуждался в шамане, а тот в нем — нет…
Горьковатый аромат северной травы приятно кружил голову. Костяные сохатые, медведи, росомахи, журавли, гуси, вороны, лисы, волки бренчали на поясе шамана, находящегося сейчас где–то немыслимо далеко. Евлампий любил подниматься в высший мир, даже средний, но опускаться в нижний… Он забирал столько сил и энергии! После возвращения оттуда эвен, как тяжелобольной, долго не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой.
Наконец смолк рокот главного, тринадцатисоскового бубна (когда шаман с помощником грузили его на оленя, то для равновесия по другую сторону вешали тяжелый вьюк). Долго в изнеможении лежал шаман на медвежьей шкуре, в уголках рта лопались пузырьки пены, в номере рассеивался синий дым священной травы кавав.
«Это камлание, видимо, последнее» — решил полковник.
Очнулся эвен, застонал, тяжело вздохнув, с жадностью припал к носику чайника с крепчайшим чаем: — О–о–о!.. Тязко, самое тязкое камлание! Хозяин низнего мира не хотел отпускать меня, боялся, сто я помесаю его помоснику… О–о–о… Насяльник, еле–еле выбрался, все птицы и звери тайги, все души предков там собрались мне помогать.
