В тот день в ресторане Евдокия ждала нужного человека. Сидящие за соседним столиком двое мужчин средних лет, богато и шумно пировавшие, привлекли ее внимание. Впервые за семь лет жизни в этом чужом, громадном городе она услышала до боли родное слово «Гижига»!
Ярко полыхали мохнатые звезды, в кустах шумно вздыхали псы, возле ограды суки виляли хвостами. Смута ворвалась в душу Степана, и она томилась в растерянности. Еще вчера, лишь проснувшись, он знал, что ему делать, теперь же… В прошлом у него много было женщин, и выражению их глаз он привык доверять больше, нежели их словам… Эта красивая девица вызывала тревогу, в ней было нечто такое…
Багровая полоса света легла на утрамбованную землю, зашуршал тяжелый полог из шкур.
— Чем будешь долг отдавать, землячок? — рука рыжеволосой коснулась его плеча.
«Во–о–от, в чем все дело!..» — с облегчением вздохнул Степан. Но место недавней тревоги заняло острое чувство стыда…
— Тише ты! — буркнул он. — Никодимыча разбудишь.
— Мурло он! — ноздри Степана волнующе защекотали знакомые духи. — Козел вонючий! Всю дорогу о сексе толковал, за коленки цапал…
Молча, Степан с груди снял тяжелый крест. Собачьим клыком (да простит ему кобелек, убитый росомахой) он до блеска отшлифовал крестообразный самородок.
— И много у тебя таких самокрестов? — взвесив в руке, Евдокия на глазок определила: если это чистое золото, то ее цепочка с крестиком стоит много дешевле. Крутым бедром она касалась бородача, жарко дышала ему в щеку. Но сейчас все это тяготило его, неожиданно выбитого из привычного мира гармонии…
Придвинувшись к ограде, суки злобно скалили клыки.
— Без меня не вздумай выйти за ограду, в клочья разорвут! — предупредил он.
— Я еще в кабаке определила («Значит, она меня там подцепила, когда был с корешом!» — отметил он), что ты мужик надежный. Когда ты цепочку брал с кресла, не остановила, чувствовала, она нужна тебе для какого–то важного дела. Такие, как ты, ворами не бывают, я баба дошлая, в людях разбираюсь.
— Этот крест не вздумай показывать Никодимычу! — Степан был благодарен спасительной темноте, скрывшей краску стыда на его лице.
…Крыса теребила бороду Степана, покусывала кончик носа. Весь еще в сладком забытье, не открывая глаз, он привычно пощекотал брюшко зверька. Сгорбившись, Никодимыч сидел возле очага, над огнем покачивался закопченный чайник. Хмурый с похмелья, морщась от изжоги, он пускал сигаретный дым под навес.
— Что, без тебя никуда? — головой мотнул он в сторону ограды, где собралась вся дикая стая. Степан молчал, зачем слова, когда все и так ясно. Как и в то давнее утро в Питере, Степан видел спину девушки, разметавшуюся роскошную гриву.
