— За то, я прикрыл тогда капитана.
— Ты? Ты прикрыл капитана? Когда испанец хотел ударить Свена в спину? Это я, я прикрыл своей грудью капитана. Ты бы ведь струсил.
— Не правда! Не струсил бы. — Юн вскочил на ноги. Минута, и броситься с кулаками.
— Ладно. Не струсил, может быть. — Решил не добивать свое детство Данька. Пусть успокоится.
— А здорово мы тогда маму испугали. — Вновь оживился Юн. Когда забинтованные обрывками рубахи появились здесь. С кровавым пятном.
— Юн, не стыдно? Мать испугали? Нашел чему радоваться. — Данька качал укоризненно головой.
— Я не радуюсь. — Детство начало чесать затылок. — Правда, не радуюсь.
— А где ты был, — Даня спрашивал своего собеседника, словно он был подозреваемым, — в то время, когда мы ночью крались по берегу, что бы захватить город? Когда на рассвете мы перебрались через стену форта с Брайаном и сняли всех часовых? Открыли ворота. В кустах прятался?
— Нет. — Оправдывалось детство. — в кустах и ночью, я бы испугался. Я с тобой был. С тобой не так страшно. И это мы с тобой ножички бросали и всех часовых сняли.
— Господи, вот ребенок. — Подумал Данька. — Мы же убили их. А он: ножички бросали.
— Ладно. — Сказал Даня, словно помиловал этого ребенка. — А что ты можешь сказать о том, когда меня ранило шальной пулей? Когда мы пробивались сквозь строй испанских кораблей?
— А? Вспомни, как Брайан вынимал из тебя пулю, а потом зашивал. Ковырял в тебе ножичком, а ты палку в зубах держал, чтобы не кричать от боли и не сломать зубы. Парни тебя за руки и за ноги держали, а ты верещал.
— Я не верещал. А стонал. — В самом деле, как ему было больно. И он думал, что умрет.
— Ну, стонал. — Согласилось детство. — И пытался бормотать: матросы не плачут. А сам все равно…
— Я не плакал. — Оборвал грубо детство Данька. Матросы не плачут, так учил его капитан. И это он будет помнить всю жизнь.
— Все равно. Ты еще вцепился в руку капитана. Ты думал, что помрешь. Вспомни!
— Помню. Думал. — Бессмысленно отрицать.
— Во! А Брайан тебя заштопал.
— Заштопал. Ты знаешь, как это было больно.
— Знаю. — Нам глазах Юна выступила слезинка. — Но потом, когда ты уже поправлялся в доме капитана. Он не хотел брать тебя в поход. Я помог тебе пробраться ночью на корабль и спрятаться там.
— Ты, Юн? А мне кажется, это был Хуан. Он доставил меня на лодке к кораблю. Тот парень, которого мы захватили на испанском корабле, и капитан собирался его сжечь.
— А с Хуаном я подружился. — Заявил Юн. — Когда в трюм носил ему еду и воду. Хуан тогда еще твердил, что он слуга. Он нерадив, ленив и прожорлив. И его надо побоями учить уму-разуму. Так положено. Забавный такой.
