Как давно я не плакала. Даже на кладбище не смогла, а сейчас разревелась как идиотка. И я знала почему. Потому что Чернышев побежал за своей беременной женой, потому что он хотел ее ребенка, потому что ей не позволил сделать аборт, а мне… Кто я была для него? Игрушка, податливая тупая дурочка, которая терпела его выходки, ждала его ночами и, как Алена, все ему прощала. Снова больно. Я думала, что вылечилась от этого проклятия. Думала, что уже невозможно выбить меня из седла. Я ошибалась, Чернышев обладал редкой способностью лишать меня равновесия. Так, успокойся, дыши глубже, припудри носик. Вернешь ему долг и заживешь новой жизнью. Самовнушение помогало всегда, только не сегодня.
Единственная смерть, с которой нельзя смириться, — это ваша собственная.
(с) Просторы интернета
В подвале, горела одна тусклая лампочка вокруг которой роем кружила мошкара. Лампочка мигала, грозясь вот-вот перегореть от перепада напряжения. Она монотонно трещала, создавая музыкальную композицию вместе со звуками капающей воды и скрипом раскачивающегося на веревках, протянутых через балку на потолке, человека. Казалось, он без сознания или мертв. Парень не шевелился пока на него не вылили ведро ледяной воды. Настолько холодной, что тело окутали клубы пара. Он поднял голову, стуча зубами и глядя на своих мучителей заплывшими и опухшими, от побоев, глазами.
Их было шестеро. В элегантных костюмах, черных плащах и в зеркально начищенных туфлях, которые отражали свет той самой тусклой лампочки. Группа людей диким контрастом не вписывались в обстановку подвала с обшарпанными, разрисованными пахабщиной, стенами и ржавыми потеками на потолке. Один из мужчин стоял ближе всех к жертве, остальные выстроились полукругом позади своего главаря, с бесстрастным выражением лиц, ожидая приказов и немедленно готовые их выполнить.
А главный аккуратно счищал невидимые пылинки с серого пиджака и курил сигару. Ахмед Айдинович Нармузинов. Просто Ахмед среди своих.
Не торопясь вскрыл пакетик кокса, насыпал на тыльную сторону ладони и, закрыв одну ноздрю, втянул порошок. Закатил глаза, зажав переносицу. Потом посмотрел на жертву полупьяным взглядом. Усмехнулся. На холеном, красивом лице, с аккуратной модной бородкой, отразилось выражение ленивого спокойствия. Только ноздри подрагивали, выдавая возбуждение.
— Эх Костя, Костя, Костян, — пропел Ахмед, приближаясь к парню, — что ж ты так долго бегал, Костя? Мы устали за тобой гоняться. А ведь ты знал, что поймаем, Костя. Поймаем и ножки поотрезаем, пальчики повыламывем.
