Записки хирурга | страница 9

Но моя способность выучивать все назубок и запоминать была не единственным качеством, которым я гордилась.

Началась хирургия, которой боялись все, трепетали перед именами Сергея Петровича Федорова, Василия Ивановича Добротворского, Генриха Ивановича Турнера. Все они могли выгнать из операционной, если было не так что–то сделано, если чуть–чуть резче повернулся или уронил инструмент. Они выгоняли и кричали не только на нас, но и на своих ассистентов, а меня хвалили, хотя и называли полупрезрительно «вышивальщицей» — так легко и свободно я шила живое тело, не боялась, и не дрожали мои руки.

Василий Иванович Добротворский назвал мои руки золотыми и велел учиться у меня. Я осмелела совсем.

Он говорил, что все бы так «вышивали», как я; но он еще не знал, что до последних лет я таскала тяжелые тачки с землей, рыла землю, когда училась на рабфаке, ворочала землю, и эта сила мне, хирургу, «костоправу», тоже еще должна была пригодиться, потому что часто при вывихе нужна бывает не только сноровка, но и простая сила, чисто мужская, и она была в моих руках с юности.

Меня сокурсники стали звать «Мурка — золотая ручка». Тогда это считалось понятной шуткой и не обидной ничуть.

Я гордилась своими руками и удивлялась, что так скоро покорила великих магов хирургии, таких китов, как Федоров и Добротворский, китов, на которых тогда держался свет медицины. Они делали такие операции, что удивлялся весь мир.

Особый мир, надменный и деятельный, мир снисходительный, где люди говорят по–латыни, где царит атмосфера напряжения, перебиваемая шуткой и остротами, которые нам, новичкам, едва доступны, мы их понимаем и не понимаем разом — только догадываемся; в этот мир влились мы, десять девушек в военной форме, мы там блуждали, как блуждают странники между колоннами дворцов, и казалось невероятным, что когда–то мы будем принадлежать этому миру всецело, мы станем говорить по–латыни, нас будут слушать благоговейно…

К нам обращенные шутки:

— Женщины безжалостны, как врачи, а женщины–врачи безжалостны вдвое, это почти вампиры.

Какие мы вампиры! Мы — скромные мышки, белые мышки, которые шныряют и прячутся. Мы робеем или мешаемся. От неловкости говорим дерзости, говорим слова, которые в гулких коридорах звучат как предмет, уроненный случайно и разбитый.

Мы не умеем ответить в тон.

Но постепенно тон меняется, обращение к нам становится более терпимым, мы обретаем смелость и ровность в общении, нас принимает этот мир, мы приобщаемся к нему, до сих пор неведомому, теперь уже нашему.