Фомин подошел к окну, постоял немного и в раздумье проговорил:
— Как это в свое время хорошо заметил Ленин: единственно правильная политика — это принципиальная политика.
Затем повернулся к людям, поднял над головой Егоров блокнот:
— А этому вот блокнотику цены нет. Вся картина дефектов автоматики. И не какая–нибудь, а документальная. Я только собирался сотрудников своих на целый месяц к такой работе приставить, а он — поди ж ты! — между делом, да так, играючи, весь хронометраж изобразил. И характер остановок, и причины, и время задержек. Вся картина!.. Вот вам и Егор Лаптев, рабочий человек!
2
Во второй половине дня Павел Лаптев вышел из Дворца съездов, где выступал на Всесоюзном совещании металлургов, взял такси и поехал в Научно–исследовательский институт автоматики повидать друга Вадима. Павел узнал, что Вадим Бродов, его бывший ведомый, возглавляет один из институтов, создававших приборы для стана «2000» — того самого стана, который недавно построен на «Молоте» и на котором Павел трудится вместе со своим сыном Егором.
«Вот и конкретный виновник сыскался, — думал Павел, направляясь в институт. — Жаль только, не знал раньше, а то бы с трибуны совещания задал ему трепку. Как–никак, вместе воевали — я‑то уж его знаю».
По дороге в институт Павел вспомнил памятный день под Сталинградом, тот день, когда Бродов струсил, но тут же постарался забыть прошлое. В конце концов, больше было боев, где Бродов дрался, как подобает бойцу. А что струсил в тот раз… с кем не случалась минутная слабость? Лаптеву не хотелось думать о товарище плохо. Воспоминания войны волновали сердце. Скорей, скорей… Встретить, обнять. Он отпустил такси и решил пройтись по новому району столицы, посмотреть на дома, на стройки, на все, что делают люди, которым суждено жить в третьем тысячелетии. Сам он для себя отмерил восемь–десять лет и сердцем своим, которое начинало «шалить», чувствовал, что так оно и будет, что фронтовые перегрузки, удары головой о приборную доску самолета, — а их было немало — паденья, шоки даром ему не прошли; он все чаще слышит их отголоски, особенно в горячие дни на стане.
«Сыплется наше поколение, сыплется…» — с грустью думал Павел, вспоминая кем–то оброненную фразу.
Дома в новом районе разноцветные, стоят редко. Между ними разбиты дворы, скверы, палисадники. Павел понимал, что новый город иначе и нельзя строить, что все тут приспособлено для удобства человека, но было в новых домах и что–то непонятное — на холодном ветру они как бы звенели ледяным звоном. Прямые длинные линии, крутые изломы углов щетинились какой–то неземной, великаньей силой. «Во всем новая эпоха, — думал Павел, — широта, размах… И крыши домов взметнулись под облака».
