— Если у меня будет ваше свидетельство, я надеюсь, я почти уверена, что спасу их от депортации, — сказала я.
— Я был бы рад вам помочь, — сказал пастор. — Если бы это зависело от меня, я написал бы то, что вам нужно. Но я не имею нрава решать один. Мне надо обсудить дело с моими старейшинами. Требуется их согласие, и их подписи тоже.
И снова потянулось ожидание. Пастор опять сел на велосипед и поехал созывать совет старейшин. Перед этим мы перекусили в кухне-столовой, выходящей на другую сторону, прямо в чистое поле. За едой я все время поглядывала в окна, и хозяйка заметила это. Она кивнула мне и сказала, что тоже всегда любуется видом из этих окон, расстилающимся за ними деревенским пейзажем. Мне показалось, что она оживилась и чувствовала себя здесь гораздо свободней, чем в кабинете мужа, словно отпустила тормоза и стала самой собой.
Но теперь мы снова сидели в кабинете.
— А вы знаете случаи, когда люди таким вот манером выходили из Вестерборка? — спросила жена пастора.
— Да, знаю, — сказала я, — стоит лишь достать всякие справки, с подписями и печатями. Немцы обожают бумаги с подписями и печатями.
— Каких только ужасов мы не наслушались в последнее время! И чем дальше, тем страшнее. Даже в нашей глубинке и то рыщут.
— Здесь бывают обыски? — спросила я.
— Иногда, — ответила она. — Но в пасторский дом до сих пор не являлись. — Она помолчала, глядя в пространство, потом перевела свои голубые глаза на меня, очки теперь лишь мягко поблескивали и больше не скрывали взора. Она улыбнулась. — Вы преданный друг, — сказала она.
— Я многим обязана этим людям.
— А нельзя было как-нибудь помочь им до того, как их посадили в лагерь?
— Это произошло неожиданно. В квартале, где они жили, устроили облаву. Улицы оцепили. Потом ходили по домам и забирали всех евреев. Спастись было невозможно.
— Вы живете с родителями?
— Я живу в меблированных комнатах, — сказала я.
Где-то хлопала ставня. Ветер по-прежнему дул свирепый.
— Я тоже когда-то жила в меблированных комнатах, — сказала жена пастора. — Они всегда такие промозглые, верно? — Она обвела взглядом кабинет: письменный стол мужа, камин, растопленный ею к вечеру и горевший нежарким пламенем, поднос с чашками, из которых мы пили чай, потом кофе, потом снова чай. — Я думаю, они согласятся.
Последние слова она произнесла еле слышно. Как будто обращалась не ко мне, а к себе самой.
Но они не согласились.
Они стояли, заложив руки за спину, а в руках — черные залоснившиеся картузы. Я сидела позади них. Комната сразу наполнилась запахом земли, запахом навоза и хлева. Свои кломпы они сняли у входной двери и стояли перед столом в черных носках. Они вертели в руках свои картузы, руки в черных трещинах перебирали околыш изнутри, доходили до козырька и двигались в обратном направлении.
