После этого я навещала его еще несколько раз. И никогда не предупреждала, что приеду. Но дядя всегда ждал на остановке. Каждый раз он выглядел все более старым и больным и каждый раз показывал мне костюм, который хранил в сундуке.
И вот я получила от тети письмо, что дядя умер. Я опять поехала в Зейст и уже в трамвае подумала: как странно, неужели на остановке я не увижу дядю. Выходя из трамвая, я невольно поискала его глазами.
За столом в полутемной комнате тетя решала кроссворд. Карандаш в ее руке был тонко очинен. Я села у окна и откинула занавеску. В конце улицы виднелся угол павильона трамвайной остановки.
— Он так любил тут сидеть, — сказала тетя. — Все смотрел на трамваи.
— Отсюда хорошо видно, как они подходят, — заметила я.
— Да, — отозвалась она, — он тоже так говорил. Но я вообще-то никогда не смотрела. — Она подошла ко мне и поглядела через мое плечо. — Почти ничего не видно.
Но она была не права. С дядиного стула трамвайная остановка была отчетливо видна. Теперь я поняла, почему дядя просил меня не говорить об этом с тетей. Перед моим уходом тетя принесла костюм.
— Вот, — сказала она, — твой дядя наказал отдать его тебе.
— Что я с ним буду делать? Отдайте его кому-нибудь, кому он пригодится.
Не успела я выйти из комнаты, как она вновь склонилась над кроссвордом. Я медленно пошла на трамвай. Вагона под посадку еще не было, он только что подошел к конечной остановке.
Я стояла и смотрела на выходивших пассажиров, точно ожидала кого-то. Кого-то знакомого, близкого, родного. Но мне не хватало дядиной веры. Они никогда не вернутся: ни мой отец, ни моя мама, ни Бетти, ни Дав, ни Лотта.
