Он склонился над старухой, она вздохнула во сне, губы ее раскрылись. Жорик еще некоторое время постоял над ней, прислушиваясь к чему-то внутри себя. В окне сквозь редеющий туман проступали железнодорожные постройки, депо, тележки, багажное отделение… Через минуту, хлопнув тамбурной дверью, кто-то уже спрашивал свободное место. Голос прозвучал неестественно громко, новичка осадили— люди же спят!
Задержав дыхание, он опустил руку в карман и мгновенно понял все: «брат во Христе» спер транзистор! Уже рывком, обмирая от предчувствия, чуть не разодрав непослушными пальцами куртку, сунул руку за пазуху… Так и есть! Деньги! Их не было. Только письма были на месте.
Он приподнял старухино одеяло, шелковый платок бесшумно скользнул за овчинную подкладку. Бездумно, уже не заботясь о тишине, снял куртку, брюки, сапоги, влез на полку и почувствовал, что безмерно, до телесного гуда, устал. Устал в эту ночь, как не уставал давно, больше, чем за все шабашки разом. Ему вдруг представилось очень важным, спасительным, что его ночной попутчик не украл писем. «А ведь мог… Слава богу…»
Кажется, он заболел. Ныла поясница, знобило. Видимо, застудил нутро на железном полу ночного товарняка, просквозило в полувагоне. Старуха сидела рядом, у столика, и по своему обыкновению пялилась в окно. И чего там хорошего? Плацкартный, покачиваясь на рессорах, бежал по равнине, наверняка, через красивые места, да попробуй разбери — крупные хлопья снега намочили стекло, водяные змейки размыли дорожный пейзаж.
Внезапно стало темно, как в погребе. Поезд с адским воем влетел в тоннель, иначе, гулко застучав на стыках. В соседнем купе заплакал ребенок. Старуха отпрянула от окна, твердыми, что корни, пальцами схватила Жорикову руку. Тоннель попался длинный, старуха тряслась осенним листом, не разжимая пальцев. Боялась, уйдет, что ли? Куда ж он, без денег?!
Уши горели от поднимающейся температуры и стыда. Ну, «брат во Христе»… И сам-то хорош!..
Так же внезапно обрушился свет, словно сдернули штору, старуха заморгала глазами, через стенку ойкнули и засмеялись. Жорик, поймав насмешливый взгляд золотозубой тетки, отдернул руку, отодвинулся от старухи. Эта золотозубая клуша ни ночью, ни днем не покидала своей полки, обложившись подушками, уж не решила ли снести золотое яичко?
Жорик прикрыл глаза, его зазнобило от яркого света. Белизна стояла в окне во весь рост — цвет болезни.
Утром Долгор надумала порадовать земляка, и уж было подозвала парня с верхней полки — он и вчера ходил за едой, принес сдачу. Она перерыла чемоданчик, постель, ощупала дэгэл, сходила в тамбур — денег нигде не было. Ах, старая она, глупая… Зачем она без конца разворачивала шелковый платок, уходила в тамбур смотреть на фотографию Матвея? Конечно же, деньги из платка выпели! Глупая она курица! Надо было отдать деньги провожатому, у него бы они не пропали!
