I
Чабанить он пошел без особого желания.
Просто некуда было податься, и уж никак не хотелось идти в плотницкую бригаду. Хватит, намахался! Не одно лето мотался он по чужим селам с артелью шабашников, «колотил монету», как они говорили. И в самом деле Жаргал Нуров иногда получал на руки такие деньги, которые могли присниться одноулусникам разве что в кошмарном сне. Странно было другое: в Шулуты он заявлялся ближе к холодам в той же болоневой курточке в заплатах, в разбитых сапогах. Денег едва хватало, чтобы протянуть зиму в застуженной избе, в которой даже мыши не водились. Зимой он сидел в своем доме тихо, не шумел; болтали, пил в одиночку, да пойди проверь, если он дверь не открывает. А Жорику было стыдно: каждую весну на высоком крыльце правления он хвалился перед шулутскими мужчинами, гнувшими спины за колхозную копейку, как славно заработает в артели, но осенью возвращался домой крадучись…
Был в артели такой обычай — обмывать шабашку перед тем, как разъехаться по домам. Семейные уезжали на следующий день, даже не попрощавшись, а вот такие, как Жорик, которых никто не ждал, продолжали веселье, переезжая из села в село. Привечали их знакомые по прошлым гулянкам громкоголосые хозяйки, искренне радовавшиеся дорогим гостям, а еще больше — дорогим подаркам. Почему-то все эти бедовые женщины жили на окраинах сел, имели одного-двух ребятишек с грязными носами и в свое время поварили в их артели. Кончалось веселье одним и тем же: деньги обращались в дым, или их становилось кому-то жалко, и сердитая хозяйка, которая еще вчера пела за столом песни и взасос целовалась в сенях, выпроваживала гостей под лай цепных собак.
Однажды зимой, втянув голову в плечи, Жорик пробирался по улице к магазину — должны были привезти хлеб. Неожиданно его остановил вышедший из какого-то дома председатель колхоза Базаров.
«Ну, — спросил он, усмехнувшись, — не надоело?»
«Чего не надоело?» — прикинулся овцой Жорик.
«Шабашить?» — председатель притопнул ногой снег.
«Я птица вольная… Вам не понять!» — с вызовом произнес Жорик и выправил плечи.
«Где уж нам, колхозникам, понять! — сплюнул в снег Базаров. — А только и птичке пить-клевать надо, а?»
Председатель оглядел дырявые Жорины валенки и телогрейку, из которой лезла вата.
«Вот как я думаю. Ты, Нуров, кончай дурить! Эти шабашки тебя до добра не доведут. Отца я твоего знал. Настоящий был дерхан[1].
Руки у тебя золотые — в него, а вот голова… Ты решай, Нуров. В колхоз мы тебя примем. Под честное СЛОВО. Работа найдется… Вон свинарник закладываем — дело новое, выгодное…»
