Конечно, эти доводы ничего не стоят. Наташка ничуть не глупее, не хуже, она даже красивее Светки, хотя модных шмоток у нее в десять раз меньше. Но что-то ведь и это значит?
Или взять Виктора и Юру. Виктор с первого захода поступил на филологический факультет МГУ, а Юре вернули документы в скромном Станкине — не прошел по конкурсу. Потом Виктор изучал классическую филологию, а Юра — курс молодого солдата, Виктор ходил на самые интересные спектакли и выставки, а Юра — на вахту через двенадцать часов по двенадцать (самое смешное, что Виктор окончил Университет лейтенантом, а Юра — все тем же ефрейтором, потому что бывшие солдаты военную подготовку в институте не проходили).
И дело тут не в том, что Виктор москвич, а Юра из Верхних Серег (поступил же парень из их класса сразу в физтех). И не в том, что служба в армии отняла три года (надо же кому-то служить? И очень ошибается тот, кто думает, что в армии служат только ни на что не способные дурачки). А в чем же дело?
Но продолжим сравнение. У Светки и Виктора родители москвичи, с одной стороны — врач и научный работник, с другой — какие-то театральные деятели. Тут и моральная, и материальная, и любая другая помощь. У Наташки мать алкоголичка, сходится и расходится с такими же пропойцами, встречаться с ней — одна мука. Помощи, конечно, никакой — лишь бы в покое оставила. И еще мысль, не передалось ли это по наследству Обратно (Наташка тоже от выпивки никогда не откажется). У Юры родители учителя. Помощи почти никакой — много ли они получают, а там еще два младших брата. Деньги на кооператив дали — заставили взять — все те же Савельевы, век с ними не расплатиться. Конечно, родителей не выбирают и мать — всегда мать. Но почему бы, черт побери, не наоборот?
Ладно, поехали дальше. Да, потом Юра поступил на химический факультет МГУ, даже солдатские льготы ему не пригодились, он и по общему конкурсу со своими пятерками прошел бы — а это кое-что значит, если перед этим три года в ушах только точки и тире, окончил (кстати, с отличием), его взяли в академический институт, и через год он выйдет на защиту. Все, кажется, прекрасно, и ни в чем он тут никому не уступает.
Это — если смотреть со стороны. Но на себя-то он со стороны смотреть не может. А внутри черт знает что творится. Очень странные, дерзкие даже мысли стали посещать скромного мэнээса: он перестал верить в науку. Нет, не в могуществе ее он начал сомневаться, не в ее постоянном движении и не в будущих ее открытиях. Роль ученого, а если выражаться еще более высоким стилем, роль личности в науке — вот, что стало занимать его. Он пришел к выводу, что наука перестала быть уделом избранных. И не только потому, что этих избранных не хватило бы, чтобы удовлетворить ее гигантский аппетит, а потому что ей эти избранные не очень и нужны. При сегодняшнем уровне знаний всякое открытие прогнозируется задолго до того, как оно станет реальностью. И само открытие — это не результат чьей-то смелой концепции, а лишь отдача на вложенные средства. Вопрос быть или не быть открытию решается не в голове одиночки, а в Министерстве финансов, которое выделит или не выделит ассигнования, достаточные для того, чтобы сотня муравьев попробовала тысячу тропинок и наконец нашла верную. Наука перестала быть откровением, она стала работой, столь же неодухотворенной и прозаической, как и любая другая.
